Кларенс

Карета то грохотала по камням, то разбрызгивала грязные лужи на центральных улицах. Редакции и телеграфные конторы еще были ярко освещены, люди толпились около щитов с бюллетенями. Кларенс знал, что в этот вечер из Вашингтона пришло известие о первых активных действиях конфедератов1 и взволнованный город насторожился. Разве он не слышал только что в театре, как незначительные намеки в тексте пьесы были вдруг подхвачены, встречены рукоплесканиями или ошиканы дотоле никому не известными сторонниками обеих партий, к молчаливому изумлению большинства зрителей, спокойно занятых добыванием денег и личными делами? Разве он сам не аплодировал, правда, несколько презрительно, хорошенькой актрисе и подруге его детства Сюзи, когда она так дерзко, хоть и совсем не к месту, размахивала перед публикой американским флагом? Да, он знал обо всем этом, он уже несколько недель жил в атмосфере, насыщенной электричеством, но воспринимал все главным образом с точки зрения своего одиночества. Жена его была южанка, прирожденная рабовладелица и сецессионистка; ее всем известное предубеждение против северян превзошло даже взгляды ее покойного мужа. Сперва острота и безудержность ее речей забавляли Кларенса, как характерная особенность ее темперамента или остаток неизжитых увлечений молодости, которые более зрелый ум легко прощает. Он никогда не принимал всерьез ее политические взгляды — с какой стати? Он слушал, когда, склонив голову к нему на плечо, она разражалась нелепыми обвинениями против Севера. Он прощал ей оскорбительные нападки на свое сословие, на своих знакомых — прощал ради властных, но прекрасных уст, которые их произносили. Но когда ему пришлось услышать, как ее слова хором повторяют ее друзья и родственники, когда он увидел, что, со свойственной южанам приверженностью к своей касте, она еще теснее сближается с ними в этом споре, что от них, а не от него самого идут ее сведения и суждения, тогда он, наконец, ясно понял истинное положение вещей. Он терпеливо сносил намеки ее брата, чье давнишнее презрение к его зависимому положению в детстве обострилось и стало открытым с тех пор, как Кларенс женился на его сестре. Хотя Кларенс в этой враждебной атмосфере никогда не изменял своим политическим убеждениям и взгляды на общество, он часто спрашивал себя со своей обычной честностью и скромностью, не являются ли его политические убеждения лишь протестом против этой домашней тирании и чуждой среды.

Пока он предавался этим унылым размышлениям, карета с резким толчком остановилась около его дома. Слуга, поспешно отворивший дверцу, как видно, ожидал его.

— К вам пришли, сэр… Ждут в библиотеке, и… — Слуга запнулся и поглядел на карету.

— Что такое? — нетерпеливо спросил Кларенс.

— Сказали, сэр, чтобы вы не отсылали карету.

— Вот как! А кто это такой? — резко спросил Кларенс.

— Мистер Хукер. Так и велел доложить: Джим Хукер.

Мимолетная досада сменилась на лице Кларенса выражением задумчивого любопытства.

— Он сказал, что знает, что вы в театре, и обождет, пока вы вернетесь, — продолжал слуга, нерешительно поглядывая на хозяина. — Ему неизвестно, что вы вернулись, сэр… Я могу его выпроводить…

— Не нужно. Я выйду к нему… а кучер пусть подождет, — добавил Кларенс с легкой усмешкой.

Однако, направляясь в библиотеку, он вовсе не был уверен, что беседа с приятелем детских лет, тех лет, когда он был на попечении судьи Пейтона, сможет его развлечь. Но, входя в комнату, он согнал с лица следы этих сомнений и недавней тоски.

По-видимому, мистер Хукер рассматривал изящную мебель и роскошное убранство со своей обычной завистливостью. Да, Кларенс обрел тепленькое местечко… Что это результат «ловкости рук» и что он теперь «зазнался не в меру», было, по мнению Хукера, с его своеобразным мышлением, тоже ясно. Когда хозяин вошел и с улыбкой протянул ему руку, мистер Хукер, желая показать свое презрительное безразличие к обстановке и тем самым уязвить Кларенса в его тщеславии, растянулся в кресле и устремил глаза в потолок. Но вдруг, вспомнив, что он привез Кларенсу поручение, Хукер сообразил, что его поза с театральной точки зрения неудачна. На сцене ему никогда не случалось передавать поручения в такой позе. Он неуклюже поднялся.

— Как это мило с твоей стороны, что ты меня дождался, — любезно заметил Кларенс.

— Увидел тебя со сцены, — отрывисто отвечал Хукер. — В третьем ряду партера. Сюзи тоже узнала тебя, ей нужно тебе кое-что рассказать. Кое-что, о чем тебе следовало бы знать, — продолжал Хукер, возвращаясь к своей старой таинственной манере, которую Кларенс так хорошо помнил. — Ты ее видел — ведь она весь театр увлекла своей выдумкой с флагом, верно? Уж кто-кто, а она знает, откуда ветер дует, будь покоен! Попомни мои слова: сколько бы ни пыхтели эти конфедераты, а Союз — дело хорошее. Так-то, брат!

Он остановился, оглядел красивую комнату и мрачно добавил:

— Может, и получше, чем все это.

Помня, как любит Хукер таинственность, Кларенс пропустил намек мимо ушей и сказал с улыбкой:

— Почему же ты не привез сюда миссис Хукер? Я был бы весьма польщен.