Кларенс

Он бросился вперед к своим отступавшим в беспорядке солдатам и ужаснулся, видя, что никто не обращает на него внимания. Тут он вспомнил, что он в штатском. Но едва он успел сбросить шляпу и схватить саблю упавшего лейтенанта, как перед его глазами мелькнуло пламя, опалившее ему волосы, и он рухнул на землю рядом со своим офицером.

Боль под повязкой в том месте, где его голову задела пуля на излете, да невыносимый шум в ушах — вот все, что чувствовал Брант, понемногу приходя в сознание. Но и это он готов был принять за игру воображения, видя, что лежит на койке в своем госпитале, и вокруг него стоят офицеры штаба дивизии. А рядом — сам командир дивизии с суровым, но сочувственным выражением лица. Кларенс инстинктивно почувствовал, что здесь дело не в его ранении, и его охватило чувство стыда, которое не рассеялось от слов командира.

Генерал-майор, дав знак другим офицерам отойти, наклонился над койкой и сказал:

— Еще несколько минут назад мы считали, что вы попали в плен при первом натиске неприятельского арьергарда, который мы отбросили в вашу сторону с тем, чтобы вы его атаковали. А когда вас подобрали в штатском на склоне холма, никто вас не узнал. И то и другое казалось одинаково неправдоподобным, — прибавил он многозначительно.

Страшная истина мелькнула в уме Бранта. Наверно, Хукер был захвачен в плен в его генеральской форме, может быть, при какой-нибудь безрассудной вылазке и в сумятице не был узнан офицерами бригады.

Однако он поднял глаза на своего начальника.

— Вы получили мое письмо?

Генерал нахмурился.

— Да, — сказал он медленно, — но сейчас, увидев, что вы совершенно не подготовлены к обороне, я подумал, что вас обманула эта женщина — или другие — и что это неуклюжая подделка.

Генерал остановился и, заметив на лице раненого полное смятение, добавил, смягчившись:

— Но не будем говорить об этом, пока вы в таком состоянии. Доктор обещает, что через несколько часов вы снова будете в порядке. Крепитесь. Я хочу для вашего же блага, чтобы вы, не теряя времени, явились в Вашингтон для объяснений.

— В Вашингтон… для объяснений, — медленно повторил Брант.

— Таков вчерашний приказ, — по-военному кратко подтвердил генерал-майор. И тут же не выдержал:

— Ничего не понимаю, Брант! Я уверен, что вас неправильно поняли, представили в ложном свете, может быть, оклеветали, и я разберусь в этом до конца, но таков приказ департамента. Пока, к сожалению, вы отстранены от командования.

Он ушел, а Брант закрыл глаза. Значит, его военная карьера окончена. Никто не поймет его объяснений, даже если бы он стал давать их, а он знал, что не станет. Все кончено! Злополучная пуля и та обманула его, не завершив его жизни! На секунду он вспомнил последнее предложение жены — бежать в дальние страны, прочь от этой жестокой несправедливости, но, вспоминая его, он сознавал, что бегство означало бы самое худшее — молчаливое признание своей вины. А вот она скрылась, и слава богу! В этом полном смятении чувств он вновь и вновь находил утешение в том, что спас жену, исполнил свой долг! Он так упорно, с таким фатализмом возвращался к этой мысли, что под конец ему стало казаться, что именно для этого он жил, для этого страдал и погубил свою карьеру.

Быть может, ему суждено провести остаток жизни в безвестном изгнании, как жил его отец! Он почувствовал, как при этой мысли у него участилось дыхание. Отец! Быть может, он тоже пал жертвой ложного обвинения!

Хорошо, что провидение не дало ему потомства, которое получило бы такое страшное наследие.

Когда через несколько часов ему помогли сесть в седло, его лицо выражало покорность судьбе. В глазах немногих товарищей, которые сочувственно провожали его, можно было прочесть, что они готовы осудить его за человеческую слабость, но сожалеют, расставаясь с доблестным воином. Но теперь и это его не трогало. Он посмотрел на дом, на комнату, где расстался с ней, на склон холма, где видел ее в последний раз, и уехал.

Когда он скрылся из виду, офицеры дали волю догадкам, подозрениям и злословию.

— Видно, дело серьезное — старик ведь молился на него, а теперь очень встревожен. Да и в самом деле очень подозрительно — зачем это он переоделся перед самым нападением?

— Чепуха! Все случилось гораздо раньше. Вы разве не слыхали, как старик говорил, что приказ явиться для объяснений пришел из Вашингтона вчера? Нет. — Офицер понизил голос. — Стренджвейс говорит, что он давно уже выдавал наши тайны какой-то чертовой шпионке. Старая история с Марком Антонием!

— Да-да, припоминаю, — заметил кто-то из младших офицеров. — Он и вправду все возился с какой-то квартеронкой или мулаткой, отдавал приказ, чтобы ее не пускать. Конечно, приказы были для отвода глаз! Помню, как он увидел ее в первый раз: так и порывался все о ней разузнать.

Майор Кертис рассмеялся.