Кларкенвельские рассказы

В монастырь она поступила совсем юной девушкой и удивительным образом сохранила в себе детскую серьезность и способность удивляться. Порой, по-ребячьи тщеславясь своим высоким саном, могла разволноваться и даже разгневаться. Некоторые из молодых монахинь шушукались, будто в День невинноубиенных младенцев она непременно должна совокупиться с «мальчиком-епископом».[4] Келья ее была задрапирована зеленой тканью, на окнах висели зеленые бархатные шторы: по поверью, зеленый цвет не вызывает неприязни у духов преисподней. Благоразумней не тревожить покой колодца, говаривала настоятельница. Церковный колодец находился сразу за оградой монастыря, в нескольких футах от лазарета, и почитался священным [1].[5]

В этот ранний час она выпивала рюмочку ипокраса[6] или кларета: сладкое вино унимало ее слабый желудок, сильно подточенный недавними тяжкими испытаниями. Слухи о странных событиях, творящихся в монастыре, уже долетели до харчевен Ист-Чипа и рыбных лавок на Фрайди-стрит. И хотя никто не рассказывал ей этих путаных историй, Агнес ощущала разлитое вокруг необычное беспокойство и невольно тревожилась. Она обмакнула палец в вино и мед, протянула обезьянке, и пока зверек его облизывал, негромко приговаривала детским голоском, каким не решилась бы говорить в присутствии посторонних:

— Первый пальчик — маленький мальчик; этот мальчик — лекарь, потому что им лекари орудуют. Третий зовется долговязым. А этот — тыкалка или лакомка. Вот он, я тебе в нос им тычу.

Внезапно раздался громкий стук в дверь. Настоятельница поспешно встала.

— Кто там?

— Это Идонея, матушка.

— Во имя всего святого входи, Идонея.

В келью тут же вбежала пожилая монахиня с грубым, изрытым оспой лицом, похожим на кусок солонины. Это была помощница, правая рука преподобной Агнес. Едва сдерживая волнение, Идонея кое-как поклонилась настоятельнице и выпалила:

— У нее припадок. Говорит не своим, а каким-то незнакомым голосом.

Агнес с привычной жалостью взглянула на безобразное лицо помощницы:

— Она борется с Господом.

Обеим было ясно, кто эта «она», — сестра Клэрис, безумица из Кларкенвельской обители, зачатая и родившаяся в подземных ходах под монастырем.

— Где она сейчас?

— В расписной келье.

В обители Девы Марии напасти случались и раньше. Еще при Жуайёз де Мордант, тетушке Агнес, по вине некоторых монахинь разыгрался великий скандал, а одолеваемая многими немощами настоятельница была не в силах управиться со своей паствой.

В двухстах ярдах от обители стоял куда более известный монастырь Св. Иоанна Иерусалимского, основанный рыцарями-госпитальерами. На его землях, простиравшихся на юг до Смитфилда, а на запад до реки Флит, располагалось множество каменных зданий, часовен, деревянных жилых и надворных построек, а также были разбиты фруктовые сады и парки с рыбными прудами. Святость древнего монастыря подкреплялась священными реликвиями — дарами нескольких пап. Среди прочих там хранилась чаша с молоком из груди Девы Марии, клочок паруса с лодки святого Петра, перо из крыла архангела Гавриила и кусочки хлебов и рыб, которыми Христос чудесным образом накормил множество голодных. Совсем недавно капля молока Пресвятой Богоматери вернула зрение и дар речи немому слепцу. Женская же обитель служила для путешественников церковью и постоялым двором, а сверх того еще и лечебницей, и источником приработка на обширных монастырских угодьях. Однако за двадцать лет до описываемых событий про монастырь Девы Марии пошла дурная слава, и называть его стали не иначе как вертепом разврата. Папа Римский направил кардинала провести дознание; по словам нунция, обитель превратилась в гнездо «дьявольских увеселений», «плясок и распутных игрищ».