Классики и психиатры

Более того, для усиления собственных позиций, расширения сферы влияния и повышения статуса психогигиенисты сознательно увеличивали набор потенциальных факторов, которые могут вызвать «эмоционально-травматическую реакцию». В результате круг потенциально больных бесконечно расширялся. По мнению врачей, проводивших обследование на трикотажной фабрике имени Баумана, «в группу здоровых мог попасть только тот, кто, кроме отсутствия выраженных болезненных черт, имеет еще достаточно здоровые социально-бытовые условия». «Группа легко нервных… потому так разрослась, — признавались сотрудники диспансера, — что в нее мы включили рабочих с отдельными патологическими реакциями и очень мало выраженными патологическими симптомами, имеющими, однако, в социально-бытовых условиях такие отрицательные моменты, которые при отсутствии достаточного психосанитарного внимания могли бы углубиться». К этим моментам были отнесены «неврастенические переживания революции, продолжительность работы, утомление, установка на удовлетворенность работой, общественная работа, бюджет, квартира и гигиенический режим». Даже нервозность, проявляющаяся в мелких житейских конфликтах, считалась «первой ступенью к амбулаторному или клиническому заболеванию». Понятно, что при таких критериях здоровых могло вообще не оказаться. Обследователи нашли, что среди фабричных рабочих больше половины нуждаются в постановке на диспансерный учет. Среди других профессий эта доля была еще больше: «повышенной нервностью» обладало до 72 % медицинских работников и 76 % продавцов и учителей¹⁸.

В год основания Московского диспансера Розенштейн получил carte blanche на реализацию своих планов от самого наркома. Семашко отводил психогигиенистам в Советском Союзе такую роль, которой они еще не играли ни в одном обществе: «Мы говорим об оздоровлении труда, — писал он. — Но ведь первое слово в обсуждении этого вопроса должно принадлежать невропатологу… Мы говорим об оздоровлении нашего допотопного, варварского быта, но и в этом вопросе к голосу невропатолога надо прислушиваться особенно внимательно. Мы говорим о правильном воспитании подрастающего поколения, но кто же лучший педагог, как не невропатолог и психиатр!»¹⁹

Под крылом наркома психогигиена и ее лидер процветали. Розенштейн сделал стремительную карьеру, войдя в президиум и став затем ученым секретарем Наркомздрава, был влиятельным членом Общества психоневрологов-материалистов, Общества врачей «Ленинизм в медицине», ВАРНИТСО (Всероссийской ассоциации научно-технических союзов), а также председателем (после П.Б. Ганнушкина) Всесоюзного общества невропатологов и психиатров. В 1928 году его диспансер был поднят в статусе и переименован в Научный институт невро-психиатрической профилактики, а еще через два года Розенштейн, посланный представителем от СССР на Международный конгресс по психогигиене, был избран вице-президентом одноименного международного комитета²⁰.

Но «великий перелом» коснулся и его, и психогигиены в целом. Розенштейна и его сторонников обвинили в стремлении контролировать все здравоохранение, «лечить, учить, направлять и руководить, вмешиваться во все более сложные отношения растущей жизни» — одним словом, во вмешательстве в политику. Устрашающие показатели заболеваемости, полученные в ходе многочисленных диспансеризаций, объясняли — отчасти справедливо — неоправданным расширением понятия болезни. Число пациентов неуклонно росло, — да и чего еще было ожидать, если Институт невропсихиатрической профилактики в Москве вызвал на социалистическое соревнование своего собрата в Харькове, чтобы «вовлечь… до 70 % всех научных и технических работников в ударничество». Зиновьеву припомнили его призывы к «поголовному обследованию… здоровых» и слова о том, что «диспансер должен не только лечить обращающихся к нему больных, но и сам выискивать себе клиентов среди считающих себя здоровыми»²¹. Самого Розенштейна критиковали за следование «буржуазной» психогигиене — он однажды высказался по поводу основанного американцем Клиффордом Бирсом психогигиенического движения, назвав его «фактором мирового значения». Ставили Розенштейну в вину и интерес к буржуазной науке — он живо интересовался феноменологической психиатрией Карла Ясперса. В 1932 году ему пришлось, публично покаявшись, «отмежеваться от всего чуждого», что было создано не только его западными предшественниками, но и отечественной дореволюционной психиатрией²². Розенштейн умер два года спустя от болезни сердца. Его детище — институт, преобразованный из диспансера, утратил название профилактического, став просто Институтом психиатрии. Но тем не менее основанная Розенштейном сеть психоневрологических диспансеров продолжала существовать, хотя ее функции свелись к сбору медицинской статистики, амбулаторному приему, постановке пациентов на учет и направлению их в психиатрические больницы.