— Вы уже повлияли, пусть опосредованно, — перебила я и оценивающе посмотрела на ромовую бабу. Аппетитная, но подождет. — И сложно не распознать — княгиня давила не на меня, а на вас, словно зная, что весь разговор я перескажу вам тотчас, без купюр. Что я и сделала.
— Княгиня будет упираться, пока не отправится на тот свет, — невпопад согласился Ветлицкий, прервав мое велеречие. — Хотите вина?
Э, брат, тебе хватит. Но что-то пошло явно не так, и я не понимала что, не понимала Софья, а самое странное — что и Ветлицкий не понимал. Он поднялся, ждал, что я решу насчет его предложения.
— Нет, благодарю. Госпожа Миловидова, учительница танцев, чрезмерно злоупотребляет вином — вы прочитали? Жаль, что ее порок не приводит нас к заговорщикам… а вот ее сиятельство — вероятно. Георгий Станиславович, по моему глубокому убеждению, сегодня произошел тот самый контакт, который мы с вами так долго ждали.
Ветлицкий сел. Я поправила волосы и снова вспомнила, в каком я виде. Неудивительно, что он ждал от меня как минимум сенсации, имен заговорщиков, а гора, сколь ни пыжилась, родила мышь.
— Что еще вам сказала ее сиятельство?
— Она знает о нашей связи. Знает, в каком белье я хожу — моя благодарность вашим агентам, хотя, признаться, я сама бы купила нечто менее провокационное. Наверное, считает, что вы не один раз одобрили мой — не мой — выбор.
Софья замерла, я почувствовала чужой холодок по телу и дрожь в коленях. Стояла бы я, могла упасть, как сложно, когда в теле два разума и нервные импульсы не разберешь кому принадлежат.
— Вашу комнату обыскали? Вы знаете, кто это был?
— Каролина Францевна Штаубе. Не исключаю и остальных. Подумайте, как сделать так, чтобы первый контакт не оказался последним. Я подскажу — назовите мне имя второго агента, раз, два — проявите волю и заставьте княгиню отказаться от моего увольнения. Не поможете вы — я дойду до ее императорского величества, и, конечно же, ей я скажу другое — как сильно я радею за благо академии и воспитанниц. Я буду стоять напротив ее величества, убеждать ее в своей правоте и молчать о том, что жандармерия безуспешно пытается разобраться, кто и зачем намерен убить цесаревича. А может быть, господин полковник, я не буду об этом молчать…
Ветлицкий встал, отошел к окну. Он привык к одиночеству и решения принимал сам, пока в его многообещающую карьеру не вмешалась не в меру проворная заговорщица. Мало того что вмешалась — она еще и руководит. Мало того что руководит — угрожает.
Блефует, но какой потрясающий блеф.
— Софья Ильинична, вы… восхитительны, — изрек Ветлицкий настолько сдавленным голосом, будто я это признание выколотила многодневными пытками. — Но я бы вас все же просил не забывать об условиях нашей сделки. Вы хотите после всего, — он выделил эти слова, — остаться в академии? Не могу обещать. И вы заметили верно, у нас полторы недели, а вы говорите так убежденно, что княгиня Мориц среди заговорщиков, фрейлина и, простите великодушно, старуха. Я вообразить не могу, чем поможет ей гибель наследника.
Да, ты прав. Я тоже не могу себе это вообразить, и представь, я именно за этим сюда явилась. Чтобы ты прикрыл мне спину и рассказал то, чего я не знаю, но ты упрямишься.
— Вам нравится играть в просвещение, играть в шпионов. Вам нравится чувствовать себя незаменимой. Бутылочка, помните? — Ветлицкий все еще смотрел в окно. Дурная привычка — стоять спиной к собеседнику, но, возможно, я завожусь, поскольку он даже с похмелья отменно справляется с задачей «не сбрехнуть лишнего». — Я ее выкинул в тот же день. Вы полагаете, что вас кто-то хочет убить? Чушь, огромное самомнение. Якобы убийством Калининой вы сумели увлечь поручика Ягодина — ему понравилось, а мне это было лишним, пришлось избавиться от него. Да, Софья Ильинична, по вашей милости у меня нет помощника, а вы, как ни прискорбно, на эту роль плохо годитесь. Ваши предложения, ваши требования… И ваши требования сложно осуществимы исключительно по вашей вине.
Что значит избавиться? Я видела его живым и здоровым, но Ветлицкому об этом необязательно знать.
Он повернулся, пожевал губами и быстрым шагом направился к буфету. Хотя и возился он, стоя ко мне спиной, я все прекрасно видела. И двигался он не как человек, которому рана причиняет боль.
— Это некомильфо, — скривилась Софья, и сияние его сиятельства померкло раз и навсегда.
— Шампанское по утрам знаешь кто пьет? Аристократы и дегенераты. Его сиятельство спасает титул, но ненадолго титула хватит при подобных-то скоростях… Забудь.
Ветлицкий вернулся к столу с двумя бокалами. Глаза у него горели, руки подрагивали, если допустить, что в бокалах кровь, то скрытые до поры клыки дорисует фантазия. Он сел, один бокал так и держал, второй поставил, но я не торопилась ставить на себе клеймо собутыльника.