Классная дама (СИ)

— Я человек, Софья Ильинична, — отец Павел устало покачал головой. — Я ошибся.

Будь на его месте кто-то другой, я бы его обругала в спину — про себя, но заковыристо, но я молча выждала, пока закроется дверь. Ищу не знаю что, не знаю где, но у меня было стойкое чувство, что письмо Лопуховой мне о чем-то напомнило. 

Ручка двери дернулась, я истерически заорала — хватить шастать, надоели мне все, зашел Толстый — я вспомнила его фамилию: Начесов. С неизменной улыбкой он водрузил передо мной огромную корзину, в которой была роскошная шкатулка из слоновой кости. Софья ахнула, я похолодела и отстранилась от подношения.

— Софья Ильинична, это вам передал… Петр Арсеньевич, кажется, — Начесов мою странную реакцию проигнорировал, оперся о стол обеими руками и рассматривал шкатулку со всех сторон, я же с облегчением выдохнула. — Я забрал ее у этого вашего цербера. М-да. Неприятный типус этот Аскольд, неприятный… Господин Щекочихин со мной спорит, но я считаю, стоит иначе устроить охрану академии, м-да, и напомните мне потом вот что: архитектор. Я посмотрел ваши рисунки, мне все понравилось, но, Софья Ильинична, я ничего в них не понял. Архитектор лучше и посчитает, и подумает, где можно расположить игровой двор…

Начесов забрал подготовленные для него бумаги и исчез. Софья прыгала от нетерпения и дергала меня за рукав, требуя немедленно открыть шкатулку и посмотреть, что там виднеется за картонка. Сначала картонка! Я пожала плечами, достала и прочитала: билет в театр, императорская ложа… однако. Я не люблю оперу и балет, козочка, кстати, а в чем мы пойдем?

— Ты думаешь, я на каждый выход покупала себе новое платье? — закатила глаза Софья и облизнула от возбуждения губы. — Опера уже вечером! Если ты мне не будешь мешать, я все успею!

Ах ты маленькая Скарлетт О’Хара, ты заслужила арест в четырех унылых стенах, но я тебя сегодня помилую. Я открыла шкатулку, прикидывая, сколько она стоит и прилично ли делать такие подарки еле знакомой барышне, и отдернула руку, чтобы не сцапать конфету.

— Козочка, нет, не привыкай к сладкому, наешь бока, и умение из одного платья сварганить десяток тебя не спасет. Конфеты детям, но приятно, они, наверное, вкусные, а шкатулка потянет целковых на сто пятьдесят… 

— Софья Ильинична? — в учительскую заглянула Окольная. — Пройдите в класс альменского. Скорее.

Дверь тут же закрылась. У меня перехватило дыхание. Таким тоном сообщают, что случилось непоправимое.

Глава двадцать шестая

Толпа безмолвствовала. Классные дамы и учителя, в стороне — ошеломленные горничные, Начесов с бумагами. Настолько мертвая тишина, что ноги отказывались повиноваться. Я не хотела представлять, что увижу за дверью, ко мне никто не повернулся, меня не ждали и всем было плевать, что я пренебрегла своими обязанностями. Я услышала неразборчивый голос Алмазова и стук трости еще сильнее, чем я, запоздавшей к месту событий Яги, и с шумом вздохнула. Как бы я ни оттягивала…

— Каролина Францевна, могу я пройти?

Штаубе взглянула на меня как на прокаженную и утерла слезу. Мне показалось — мир рушится. За спинами горничных мелькнули две зареванные старшеклассницы.

— Анна! — повторил Алмазов, и я рванулась вперед. Не то чтобы передо мной расступались, но посторонились.

Девочки сидели каждая на своем месте, чинно сложив ручки, не шевелясь, все было, как на любом из уроков. Преподаватель альменского ничего не понимал и потому торчал у кафедры с безразличным ко всему видом. Его не смущал даже Алмазов в дорожном плаще, державший дорожную маленькую накидку.

— Что случилось? — я из последних сил старалась не сорваться на визг. Мне нельзя показывать слабость и облегчение от того, что ничего не произошло — ничего катастрофического, но, судя по лицам собравшихся, событие из ряда вон: увольнение преподавателя в середине учебного года. — Вы покидаете нас, Эраст Романович? Отчего же?

Алмазов метнул в меня уничижительный взгляд и протянул накидку сидящей за партой Анне. Она поднялась, ни на кого не глядя, медленно двинулась к брату, и у меня появилось чувство, что она сейчас упадет.

— Алмазова? — окликнула я, быстро подходя к ней. — Вы в порядке?

— Я решил вернуться в служение, Софья Ильинична, — удостоил наконец меня вниманием Алмазов, и, видимо, не только для меня это стало откровением, по классу и дальше, по коридору, пронесся встревоженный шепоток. — Архимандрит Терентий дает мне небольшой приход в обители, письмо его я передал ее сиятельству… сестра поедет со мной, в обители ей будет лучше.

Я, невзирая на вопль Софьи — «Нет, нельзя трогать воспитанницу!» — подняла голову Алмазовой за подбородок и заставила посмотреть мне в глаза. 

— Ты хочешь уехать с братом… с Эрастом Романовичем?

Перевозникова права, эта мелкая дрянь всех обвела вокруг пальца, и во взгляде ее было невероятное, невозможное для ее возраста злорадное торжество.

— Да, мадемуазель, — потупилась Алмазова. — Я хочу в обитель.

— Ну хорошо…