Классная дама (СИ)

Я опустила руку, взяла у Алмазова накидку и передала ее девочке. Я сохраняла спокойствие, будучи в панике. Я больше ничего не узнаю, Алмазовы меня обошли по всем статьям. Но то ли Софья, то ли я держалась молодцом. Немыслимо забрать воспитанницу из академии, пойти наперекор воле императора, но письмо от архимандрита… Алмазов бил наверняка, с чьей же помощью? 

— Кто-то хочет попрощаться с Алмазовой? — я смотрела на класс, руку подняла одна Трубецкая.

Может, Штаубе и права, детям нельзя давать много воли? Дети этого времени к иному взрослению не готовы? Может, такая разумница, как Перевозникова, получается после того, как девочку выставляют в обмоченной простыне в коридор? Всему свой срок, и методы воспитания в академии работают — и только они?

— Мадемуазель? — Ларина тянула руку и нарушала все правила, выступая с вопросом прежде, чем получила мое позволение. — Если Алмазова уезжает, можно я возьму ее тетрадки? 

— Да, конечно, если Алмазова разрешит, — на моем лице заиграла нелепая счастливая улыбка, и кто-то без сомнения решил, что я рада избавиться от проблемной моветки, а кто-то — что я в восторге от смелой выходки бывшего учителя изящной словесности. Я повернулась к двери, где все еще торчали молчаливые преподаватели.

— Каролина Францевна, если вас не затруднит, закройте дверь? — попросила я. — К тому же урок сейчас продолжится.

Штаубе оскорбилась до глубины души. Если бы я ей прилюдно надавала пощечин, она бы пережила, но то, что я опять от нее пыталась скрыть что-то за запертой дверью, ей хуже смерти. Вперед вышла Миловидова и, не церемонясь, захлопнула дверь.

Трубецкая поднялась, подошла к Алмазовой и порывисто обняла ее. Никакого ответа со стороны Алмазовой не последовало, она как стояла столбом, так и осталась, лишь губы ее дернулись недовольно. Но и Трубецкая успела пройти в академии неплохую закалку, обиделась она или нет, сдержанно кивнула и вернулась на свое место.

— Ларина, ты можешь взять мои тетрадки, — разлепила бледные губы Алмазова, забрала у меня накидку, укрылась и повернулась к брату. — Я готова. Мы можем ехать.

«Мы можем ехать»! Слова ребенка, произнесенные как со сцены. Давно смирившись с тем, что здесь моя новая жизнь, плохая ли или хорошая, я вновь испытала невыносимое желание вернуться обратно в мир, где дети есть дети, где их нельзя унижать и бить, где школа все-таки подотчетна…

Школа подотчетна… что же я… Алмазов не вовремя обнял сестру за плечи — что никогда не сделал бы, оставайся он учителем, а она — пансионеркой, и взялся за ручку двери. Я подумала, что стоит спросить, на каком основании он забирает сестру, я хочу увидеть письмо архимандрита, но Алмазовы ступили в коридор — торжественно, как на широкую площадь, и пошли мимо замерших живых изваяний, а у окна тянула черепашью древнюю шею ее сиятельство, и за ее спиной, весь в белом свете, стоял отец Павел.

Кому я поверила? Исподтишка, святой отец, ты подложил мне свинью под благими намерениями, не на себя ли ты намекал своими иносказаниями? Алмазов остановился напротив Мориц, отвесил ей неглубокий прощальный поклон, Алмазова присела в книксене, и я признала себя побежденной и сняла всю ответственность. Ее сиятельство отпускает учителя и ребенка, если что, не моя голова слетит с плеч, а по Мориц я точно не буду плакать.

— Сенцова, — ее сиятельство повернула ко мне голову, как шарнирная кукла. — Вот чему вы успели девочек научить. 

— Я бесконечно рада, если так, — ухмыльнулась я. Хоть на ком-то я должна сорваться. Старая кошелка меня не уволит, раз не сделала этого до сих пор. — За короткие две недели они научились решать за себя, слушать свои желания, быть готовыми к переменам. Этого мало, но это начало. Обещаю вам, ваше сиятельство, прочих девочек я научу большему.

— Вон, — коротко бросила Мориц, и я не стала с ней спорить. Видеть эту надменную рожу все равно не было сил. Я согласилась бы, даже если бы «вон» значило «из академии», но Мориц ограничилась контекстом «с глаз долой». 

Я забрала из учительской корзину — кто-то уже успел полакомиться конфетами, узнала бы кто, выдрала патлы — и отправилась к себе. Мысль, что Окольная, а не дряхлая Яга и не болтливая Штаубе, и есть соглядатай Ветлицкого, мне не нравилась больше всего. У меня с Окольной уже была стычка, у нее сто причин для мести, а Миловидова, что Миловидова делала в моей комнате? Стащить что угодно у нее была масса времени, пока я отсутствовала, значит, она хотела меня убить, и только заметивший ее Аскольд помешал осуществлению планов. Я совсем затянула на своей шее петлю?..

Вдохновленную предстоящим свиданием Софью это не занимало. Я позволила ей суетиться, примерять вещи, раскидать по всей комнате иголки и шпильки, даже когда она уколола палец, я не взвизгнула, хотя было больно, игла толстенная, а просто ругнулась. Козочка, тебя приводит в восторг опера или опер? 

— Императорская ложа, — соизволила принять участие в беседе Софья, пришивая к блузке подозрительно желтые кружева — кстати, не помню, чтобы я их клала, когда собиралась в академию! — Понимаешь, что это значит?