В этот период контроль за распределением ресурсов перешел от прежних – партийных – элит к новым, которые виделись международными фондами и правительствами непосредственно агентами демократических перемен[533]
, и, таким образом, благодаря международной поддержке смогли реализоваться многие постсоветские научные и культурные инициативы (центры, журналы, издательства, учебные и исследовательские программы). Грантовая политика фондов катализировала развитие исследований в новых областях (развивается то, что финансируется прямо или косвенно), а взаимодействие с донорами всегда предполагает освоение тех идеологий и ценностей, которые они продвигают[534]. Формирование нового интеллектуального пространства открывало возможности профессиональной работы и личной реализации: проведение исследований, научное общение в рамках семинаров и летних школ; вхождение в новую профессиональную среду; часто получение экспертной оценки своей работы. Особенно важны были стипендии: являясь престижным знаком признания научного качества в принципе[535], они давали получавшим их постсоветским исследователям возможность получить доступ к научной литературе, а также ознакомиться с принципами функционирования глобальной академии. В гуманитаристике и социальных науках формировалась категория интеллектуальных работников, чей статус был связан с приобщенностью к глобальной академии и международным интеллектуальным дискуссиям. Вхождение в новый, «эксклюзивный» интеллектуальный мир порождало чувство солидарности на основании владения «общей тайной», обладания сакральным знанием. Мишель Фуко в одном из своих поздних интервью со своеобразной ностальгией вспоминал ту эмоциональную солидарность, поддержку, чувство принадлежности к тайному сообществу и «общей цели», которые практиковали геи в те времена, когда гомосексуальность была вне закона. «Гендер» (и некоторые другие категории) в момент своего появления на постсоветском пространстве связывал людей подобным же образом, который Э. Дюркгейм определял как «механическую» (основанную на идеологической общности) солидарность.Гендерные исследования находились в особой ситуации, так как гендерные проблемы могут быть отнесены к «правам человека» и демократизации. Во всех крупных фондах в постсоветском регионе существовали женские программы (или программы продвижения гендерного равенства), которые поддерживали в рамках «третьего сектора» феминистский активизм и, частично, гендерные исследования. «Третий сектор» как будущая основа гражданского общества рассматривался как «проект политического убеждения, посредством которого предполагалось преобразовать якобы безответных и пассивных советских людей в активных граждан, сознательных потребителей, защитников собственных прав и интересов»[536]
. Активисты «нового знания» рассматривались международными фондами как проводники новых, демократических идей и воплощение новых профессиональных отношений, основанных на личной инициативе и активности.В 1990-х многие женские организации объединяли исследовательскую и активистскую деятельность, рассматривая, как и их западные предшественницы, «феминистскую науку» как основание для феминистской практики. Они занимались переводом и изданием литературы, организацией конференций, исследовательскими проектами, например подготовкой отчетов по положению женщин, домашнему насилию для ООН и других международных организаций. В то же время центры гендерных исследований организовывали публичные лекции и дискуссии, являлись «местом сбора» активисток, были связаны с группами помощи или роста сознания; проводили консультации по проблемам насилия, выступали в газетах, вводя в обиход новые «гендерные» темы и точки зрения[537]
. Например, одна из значимых организаций постсоветского региона – Харьковский центр гендерных исследований – характеризовал свою деятельность следующим образом: «Сейчас мы работаем на двух уровнях: как общественная организация и как университетская программа, фактически, как первая программа по женским исследованиям в Украине»[538]. Некоторые женские организации создавались как филиалы западных структур с целью организации помощи женщинам[539], обычно жертвам насилия или сексуального трафика, так как категория «женщины» выделялась прежде всего на основании особого женского опыта угнетения со стороны мужчин, т. е. патриархата.