Клавдия Партичелла, любовница кардинала

А между тем, именно этого хотел кардинал. «Ты, мой народ, — думал Эммануил, — не хотел разделить моей печали. Ты обрадовался смерти женщины, которую я люблю. Быть может, сам убийца вышел из твоих рядов, Вы, священники, также радовались моему горю, и ваши молитвы были лицемерием, ложью. Вы, аристократы, друзья графа Антонио Кастельнуово, приветствовали кончину Клавдии, считая ее началом новой жизни для княжества. Вы, папские легаты и эмиссары императора, считали, что ваша миссия упростилась, раз Клавдия умерла. Но теперь вы все, ненавидевшие ее, примете участие в процессии, которую я назначил в ее честь. Вы искупите злобу, которая отравляла вам сердце в течение стольких лет»!

Под вечер того дня, когда должна была состояться процессия, во всех церквах начался благовест.

На город начали ложиться ночные тени.

В десять часов вечера колокола зазвонили. Небо, покрытое звездами, как будто вторило этому перезвону. Путник, который в этот момент приблизился бы к мосту Сан Лоренцо подумал бы: «Что за событие в этом городе? Какая опасность угрожает ему? Зачем этот странный набат со всех колоколен? Пожар или нападение врагов?»

Послушный народ выходил из домов и направлялся к собору. Церковные двери были раскрыты настежь. У алтарей горели свечи. Необыкновенное возбуждение царило среди духовенства, не видного за кадильным дымом. Толпа двигалась взад и вперед, наполняя внутренность собора.

Среди полумрака слышалось бормотание молитв, мелькали движения рук, творивших крестное знамение. Когда стало известно о прибытии кардинала, народ валом повалил в церковь. Эммануил Мадруццо был облачен в епископскую мантию. За ним следовали четыре прелата. Не замечая толпы, склонявшей перед ним головы, кардинал направился к алтарю и начал службу.

Уже давно он не исполнял священных обязанностей. Много времени прошло о тех пор, как он в последний раз служил мессу перед лицом своего народа.

Богослужение окончилось среди всеобщего умиления, и отдан был приказ строить процессию. Во главе верующих двинулись четыре прелата с хоругвями. За ними шли священники, певшие молитвы. И позади — кардинал, окруженный высшим духовенством собора.

Он шел, потупив глава, держа руку на груди у креста. За кардиналом двигался отряд алебардщиков. А дальше шли женщины, почти все женское население Трента. Среди них были аристократки города, щеголявшие бархатными накидками; головы их были закутаны черными покрывалами, а глаза устремлены в землю. Потом шли бедно одетые простые горожанки, покрывавшие плечи венецианскими шалями. За женщинами шли мужчины всех возрастов и ремесел. Огромную процессию замыкали рыцари.

Во всех окнах города сверкали свечи. Из окон высовывались головы больных и стариков, набожно крестившихся на хоругви. Процессия имела странный, почти фантастический вид. Факелы бросали на стены домов красноватый отблеск, и человеческие тени принимали огромные размеры.

В течение некоторого времени процессия двигалась молча. Не слышалось ни одного голоса, и тишина нарушалась звуком шагов по мостовой. Затем возле церкви Святого Петра хор начал петь. Священники подали знак народу, и толпа искренно присоединилась к пению.

В первый и последний раз в своей жизни кардинал Эммануил Мадруццо заведомо вводил в обман свой народ. Единственная мысль занимала его — мысль о Клавдии!

Образ ее неотступно стоял перед глазами. Образ Клавдии! Эммануил призывал только одно имя, и это имя было: Клавдия! Нет, это была не церемония искупления и покаяния. Ах, если бы люди, шедшие рядом с кардиналом, хотя бы на мгновение догадались о его думах, о том, что владело в ту минуту его душой, они наверное крикнули бы во всеуслышание: «Святотатство!» Они подняли ли бы толпу против князя и привели бы ее в фанатическую ярость. Ночная религиозная церемония превратилась бы в смуту, а кардинал поплатился бы жизнью.

Но человеку не дано читать мысли ближнего. Каждый из нас имеет в душе несколько страниц, наглухо закрытых от других. В каждом, из нас есть что-нибудь, что мы никогда не выпускаем наружу, прячем от других. Мы страшно далеки друг от друга. То, что мы называем единством, родством и близостью душ, есть только иллюзия, самообман, необходимый для повседневного существования. Человеческая душа страшно одинока! У нее нет сестер! Мать не может прочесть мыслей дочери. Судья не может проникнуть в тайну преступника. Любовник обманывает самого себя. Вы можете владеть телом, но душа ускользает от вас.

«Клавдия! Клавдия! Клавдия!» — непрестанно повторял в душе кардинал.

Таившаяся в глубине сердца страсть вела с нею тайную беседу.

«Клавдия, взгляни на эту толпу, идущую ради тебя, кающуюся ради тебя! Клавдия, посмотри на дар, который приносит тебе неутешный возлюбленный! Этот народ ненавидел тебя, но сегодня ночью, сам о том не ведая, воздает тебе небывалые, высшие почести».