Клей

Когда я вышел из тюрьмы, меня разрывали желания. Особенно хотелось тёлку. Ну вот я нашёл себе дырочку ценою в обручальное кольцо и ответственность за жену и ребёнка. Даже если б условия жизни были бы получше, и то было б слишком. Я испольщовал любой предлог, чтобы уйти из дома, подальше от неё и её подруг, таких как Катриона, сестра Дойла. Они сидели дома и курили целыми днями. Я хотел убежать от них, от их детей. Кричащих, ревущих карапузов.

Мне нужен был экшн, не важно где. Для фанатов я был староват, большинство были на добрые пять лет моложе меня. Однако я перевёл время на срок, кроме того, выглядел я всегда моложе своих лет. В общем, я протусовался с ними пару сезонов. Потом я стал ходить с Карлом по клубам.

Подальше от них – Гейл и всей этой тусы, но тем самым я, наверное, удалялся от Жаклин. Ну да, причиной многого, что произошло, было моё частое отсутствие. Зато он был рядом. Этот. Она стала встречаться с тем уродом. С ним.

Когда я вызвал её на разговор, она просто рассмеялась мне в лицо. Рассказал мне, каков он в постели. Лучше, чем я, много лучше, сказала она. Настоящее животное. Фачится ночь напролёт, хуем можно сваи забивать. Я представил себе его и просто не мог поверить. Она, должно быть, его с кем-то перепутала. Это не Макмюррей, не Полмонт; не этот нервозный мудила, ссыкливая марионетка Дойла.

Она всё говорила и говорила, а я хотел, чтоб она заткнулась. Я сказал, чтоб захлопнула своё грязное ебало, но сколько бы раз я это ни говорил, она раскрывала его всё шире и шире. Я не смог этого вынести. Схватил её за волосы. Она ударила меня, завязалась драка. Я держал её за волосы и с божьей помощью собирался её вставить. Я сжал кула, отвёл резко руку и

и-и-ииии

и сзади оказалась моя дочь, она вылезла из кроватки посмотреть, что это за шум. Мой локоть пришёлся ей по лицу, сломал обе челюсти, её хрупкие маленькие косточки…

я и не думал её ударить

только не малышку Жаклин.

Однако суд не принял мою версию. И я снова оказался в тюрьме, в Саутоне, на настоящей зоне, не какой-нибудь малолетке. Я снова сел, и теперь у меня было время подумать.

Время, чтобы ненавидить.

Но больше всех я ненавидил не её и даже не его. Себя: себя, глупого и слабого урода. Уж его-то я лупил беспощадно. Всем подряд: алкоголем, таблами, герычем. Бил по стенам, пока не ломались кости, а кисти не распухали до размера бейсбольной перчатки. Выжигал сигаретами грязные красно-коричневые точки на руках. С ним я разделался как надо, обоссал его с ног до головы. И сделал это так тихонечно, исподтишка, что не многие заметили, как промелькнула слабая нахальная улыбочка.

Других я пока сторонился. Суд запретил. Сторонился до сих пор. И вот эта овца здесь, в двух шагах от меня.

Вот я увидел её, но главное – увидел малышку Жаклин: в каком состоянии ребёнок. Девчушка была в очках, один только вид которых расстроил меня ужасно. Такая малышка и уже в очках. Я вспомнил школу и как жестоко мы могли дразниться, когда были маленькими, а я ничего не смогу сделать, чтобы защитить её. Подумал о том, как такая дурацкая, простая, поверхностная, ничего не стоящая вещь, как очки, может изменить её в глазах окружающих, повлиять на её детское восприятие.

Это с материнской стороны. Овца слепа, как летучая мышь. Зато хер за километр заметит, с этим у неё никогда проблем не было. Когда мы были вместе, она постоянно говорила, что хочет себе контактные линзы. Она никогда не надевала очки на людях. Когда мы выходили, она держала меня за руку, как грёбаного поводыря. Да она сама как собака. Дома-то все было по-другому – сидела, как та толстуха в «На автобусах». Теперь она, похоже, видит получше, должно быть, инвестировала в пару линз: вот почему ребёнок одет определнно в обноски. Такие уж приоритеты у этой самодовольной коровы. Вот она сняла с Жаклин очки и протирает их платочком, стоит там в потрёпанной жакете и протирает дешёвые очки моей девочки. И я подумал, почему не одель ребёнка нормально…

… почему я сам не могу купить малышке одежду…

Сучка не подпускает.

Надо было сразу уйти, но я уже подхожу к ним. Если эта корова действительно вставила себе линзы, пусть она их выкинет, всё равно работают хуёво. Я уже мог её присунуть, когда она наконец подняла глаза.

– Ладно, – говорю я ей, а сам смотрю на Жаклин. – Привет, любимая.

Ребёнок улыбнулся, но немного попятился.

Она попятилась от меня.

– Это папа, – улыбнулся я. Я слышу, как слова выходят из меня, и это звучит жалко: слащаво и убого одновременно.

– Чего тебе надо? – как у стенки спрашивает прошмандовка. Она посмотрела на меня, как на кусок поноса, и, прежде чем я успел ответить, добавила: – Я больше не хочу неприятностей, Эндрю, я уж тебе говорила. Пиздец. Да тебе должно быть стыдно показываться ей на глаза, – и она посмотрела на малышку.

Это был…

Это произошло случайно…

Эта сука – она виновата… её ёбаный рот, из которого несся весь этот пиздец…

Мне хочется съездить ей по скорченному еблу и выругаться, как материться эта блядь при ребёнке, но именно это ей и нужно, потому я собираю все силы, чтобы сохранить спокойствие.