Клейма ставить негде

— Понимаешь, Лева, законы разрабатываются не вдруг, не с кондачка. Их формируют ученые с профессорскими степенями, которые учитывают как отечественный, так и мировой опыт. Ведь в чем смысл действия того или иного закона? Гармонизация взаимоотношений людей в обществе. Если кто-то совершил нечто скверное, то он должен быть наказан. Но — в пределах разумного! Если кто-то тебя ударил, то он должен быть наказан. Например, оштрафован или помещен под административный арест на пятнадцать суток. Но не расстрелян же! А если кто-то, даже совершая благой поступок, нанесет кому-то увечье или лишит его жизни, то… Разумеется, закон и в этом случае предусматривает определенные меры воздействия… Согласись, если бы Тукалов не понес наказания хоть и за случайное, но, как ни верти, убийство, то это могло бы кого-то подвигнуть на заведомо сознательное убийство, замаскированное под самооборону. Разве не так?

Саркастично рассмеявшись, Лев сокрушенно покачал головой:

— Петро, этот фальшивый, нравственно импотентный постулат о том, что ВСЕ только и мыслят о том, чтобы убивать себе подобных, уже давно опровергнут самой жизнью. Несмотря на риск уголовной ответственности, люди все равно не благодаря, а вопреки закону продолжают спасать других людей от напавшей на них уголовной мрази. Поэтому-то у нас сегодня чуть ли не каждый пятый в местах заключения отбывает срок за «превышение пределов необходимой обороны» или самосуд, поскольку закон слишком часто оправдывает негодяев. Ты не в курсе? Знаешь, ты сейчас рассуждал, как твой «лучший друг» из министерства. Наверняка точно так же по жизни рассуждал и Давишин.

— Не надо приплетать ко мне Давишина, не надо! — Орлов покрутил головой из стороны в сторону, — Это ты уже передергиваешь. Я стою на позициях объективности закона.

— Это «объективничанье» я бы назвал нравственным политиканством, — слегка поморщился Лев, — Сажая в тюрьму Тукалова, благодаря которому незнакомый ему малыш смог встретить свой шестой год рождения, разработанный безнравственными маразматиками закон изобразил своего рода реверанс перед уголовщиной как таковой. Типа того: ах, какой я замечательный! Ах, как я объективен и беспристрастен! А на деле, если разобраться, это та же политиканщина западных либерастов, голосящих о том, что СССР несет равную ответственность за Вторую мировую войну.

— Лева, ты о чем? Ну, у тебя и полет мысли! Ты сюда уже и международную политику приплел! — только и развел руками Орлов.

— Петро! Лева — сто процентов прав, — издал возмущенное фырканье Стас. — Между прочим, я и сам уже не раз читал в Инете что-то похожее. На Западе уже давно долдонят про то, что Советский Союз на равных виноват с Гитлером в том, что тот на нас напал. О как! Вот так же и здесь, тот же принцип «равной вины»: пацана, спасшего ребенка от смерти, по сути, уравняли с конченым выродком, которого не исправила бы ни одна тюрьма.

— О-о-о, как далеко от главной темы ушла наша дискуссия! — резюмировал генерал, досадливо хмыкнув, — Вообще-то мы начали с того, что по закону обязаны найти и задержать Юрия Зимина. О-бя-за-ны!

Согласно кивнув, Лев тем не менее не преминул отметить:

— Что касается Зимина, то, друже, вот о чем хочу тебя спросить… Интересно, почему, будучи рьяным поборником официального права, ты не возмутился, когда узнал о том, что случилось двадцать лет назад в Прибайкалье? Почему ты как бы не заметил того, что уездный суд выгородил махровых преступников и отправил на нары, по сути, потерпевшего? Зимин потерял невесту, которую, надо думать, очень любил, и это стало для него страшным горем. Но за зверское убийство девушки, совершенное другими, посадили его самого! Согласись, это же было паскудством высшей марки! Что ж ты не закипел, когда услышал от нас, что один из этих сатанистов не просто ушел от ответственности, а еще и, как следователь прокуратуры, лично шил дело на Зимина? Это же вершина самой черной несправедливости! Ну, давай, давай, разъясни это нам с точки зрения права и совести. Как это у тебя получится?

В кабинете на пару мгновений повисла тишина. Стиснув кулаки и нахмурившись, Орлов с укором взглянул на Гурова: