Клеймо

Все обернулись к нам. Зал огромен, вроде бального, в самом центре с потолка низко свисает люстра. На приподнятой сцене выступает какая-то женщина, зрители в передних рядах слушают ее: вот и хорошо, они не обратили внимания, когда мы вошли. Только задние оборачиваются, тычут локтями в бок соседей, и те тоже принимаются глазеть на меня. Лулу пошла прямиком по центральному проходу в первый ряд, ожидая, что мы с дедушкой пойдем следом, но дед ухватил меня за руку и увлек в задний ряд. Мы отыскали два свободных места, устроились, а Лулу обернулась, хотела с гордостью возвестить о нашем прибытии – и растерялась. Лицо ее пошло пятнами, она поспешно ринулась обратно в холл отыскивать нас.

Человек, возле которого я села, покачал головой и жестом велел нам с дедушкой поменяться местами. Сперва я подумала, что он не хочет сидеть рядом с Заклейменной, но тут же сообразила, что попала на собрание таких же Заклейменных – у этого человека «П» на виске и повязка на рукаве – и нас оказалось подряд трое, а больше двух Заклейменных рядом находиться не могут. Пришлось деду разбавить нашу компанию, и то же самое, отмечаю я, происходит в каждом ряду – в точности как было и в зале суда. Здесь собралось больше ста человек, но обязательно после каждых двух Заклейменных сидит один нормальный. Я-то ожидала увидеть небольшую группу людей, приходящих на консультацию или для общения. На сцене плакат: «Верните наших детей».

Дедушка тоже увидел плакат и шепнул мне: «Опасную она тему затрагивает».

– Она говорит, что на ее стороне и Трибунал, и правительство. Они хотят закрыть интернаты, потому что те дорого обходятся, и передать детей со статусом ПСР в специально обученные семьи, чтобы те воспитывали их по методике Трибунала. – Да, какая-нибудь Мэри Мэй только счастлива будет заполучить малышей и промыть им мозги. От одной мысли мурашки по коже.

Дед толкает меня в бок и показывает в дальний конец комнаты. Я смотрю в ту сторону и вижу подпирающего стену стража, мужчину в черной форме с красным плащом. Следит за происходящим.

Сомнение сильнее прежнего впилось в меня. Да не подстроено ли все это Трибуналом? Не пытается Креван заманить Кэррика, схватить его, заткнуть ему глотку, ведь сумел же он каким-то образом сделать так, чтобы исчезли все стражи? Хитроумная ловушка? Все сильнее тревожась, я оглядывалась по сторонам, высматривая надзирателей, ежеминутно опасаясь, что сейчас они сомкнутся, окружив меня со всех сторон, – но больше в зале стражей не было или если были, то не в официальных облачениях.

Женщина со сцены обращается к залу. В президиуме на сцене сидит Альфа и с ней еще трое. Она высмотрела меня в глубине зала и выпрямилась, кивнула мне, глаза от радости так и блестят. Присмотрелась, кого я привела, поняла, что дедушка отнюдь не Кэррик, и улыбнулась скупо, не пытаясь скрыть разочарование. Другие, проследив ее взгляд, опять-таки замечают меня, кивают, таращатся, перешептываются. Странно слышать свое имя из стольких чужих уст. Я стараюсь отрешиться и вникнуть в то, что говорит женщина со сцены.

Она рассказывает о своем ребенке, которого у нее отняли сразу в роддоме, потому что оба родителя – Заклейменные. От прерывания беременности она отказалась. Дочери два года, она находится в одном из пяти интернатов, где воспитывают детей со статусом ПСР. В каком именно – мать не знает, жива ли девочка, что с ней – тоже не знает, никаких сведений ей не предоставляют. Родительских прав она лишена. Продолжать она не могла, захлебнулась слезами. В зале угрюмое молчание, женщина плачет на сцене, и у меня сердце сжимается ее болью. Мне показалось, Альфа могла бы поспешить с утешениями, но она медлит, она хочет ткнуть нас всех лицом в эту боль.

– Ох, любительница драмы, – шепчет мне на ухо дед, и я киваю, соглашаясь.

Наконец Альфа подходит к бедняге, обнимает ее и говорит, глядя в глубину зала – прямо на меня. Обращается ко мне:

– Мы понимаем, как трудно было Элизабет решиться и прийти сюда. И все же она поделилась с нами своей историей, она рассказала о несчастье, постигшем ее и ее мужа, и ее слова не пропадут даром. Ее рассказ всем нам послужит уроком. Мы все растроганы, мы горюем вместе с Элизабет, и, когда мы разойдемся, мы уйдем отсюда с большей решимостью добиваться перемен. Перемены сами по себе не наступят, их нужно требовать, их нужно вырвать силой. Пусть рассказ Элизабет укрепит нас и поможет добиться перемен.

Все вокруг одобрительно кивают, раздаются аплодисменты.

Элизабет, все еще рыдая, пытается, как может, выразить слушателям свою благодарность. Альфа обнимает ее, поворачивается лицом к зрителям, и все мы видим, как она прикрывает глаза, будто всецело сосредоточившись на этих объятиях, на женщине, которую хочет утешить. По мне, так слишком это театрально.

Потом Альфа возвращается к микрофону:

– Конечно же Элизабет – далеко не единственная, кто пострадал от этой системы. Каждый из нас несет свою боль, каждый имеет что рассказать. Сегодня к нам приехал Том Хэнкок, он готов поделиться своей историей. Приветствуем Тома.