Клеймо Сэкеттов

Проковыляв примерно сотню ярдов, я нашел крошечную пещерку, образованную кусками скал, свалившихся откуда-то сверху. В ней можно было уместиться, только согнувшись в три погибели. Около пещеры росла пожухлая коричневая трава. Я нарвал ее, разложил на полу, забрался поглубже и сразу же провалился в сон.

Посреди ночи я очнулся от мысли, что знаю имена двоих из моих преследователей. Человека, который стрелял в меня, звали Макон. И потом был еще некто Дэнсе, или Дэнсер. Это имя принадлежало одному из тех, чей разговор я подслушал тогда, в день нападения.

В этот момент я услышал, как они возвращаются. Лошадь медленно прошла мимо на расстоянии всего несколько ярдов от того места, где я лежал… Я слышал скрип седла и слабое позвякивание шпор. Ехал один человек. Ему трудно было пробираться в темноте, и он даже один раз выругался. Затем за деревьями слабо вспыхнул свет, и мне показалось, что я различаю треск костра. Некоторое время я вслушивался в тишину и, должно быть, снова отключился. Когда открыл глаза, солнце стояло высоко.

Полежав немного, я полувыполз-полувыкатился из своего убежища и с помощью посоха поднялся на ноги. Что же здесь делал ночью всадник?

Спустившись вниз к еле заметной тропинке, я нашел следы его лошади, которые тянулись в обоих направлениях. Это были четкие отпечатки, оставленные лошадью с хорошими подковами. Несколько минут я изучал их и был уверен, что никогда их не забуду. Добравшись до кострища, я увидел, что ночной гость накидал сверху еще веток и поджег их. Теперь все полностью сгорело, за исключением пропитанных смолой черных колесных ступиц. Они горят с большим трудом и сейчас только обуглились. Костер все еще тлел, и я постоял возле него, чтобы согреться.

Не знаю как, но я должен выбраться отсюда и дойти до какого-нибудь поселения, где смогу получить помощь, а также достать лошадь и оружие. И тут я вспомнил разговор о военном лагере Кэмп-Верд.

Судя по тому, что я слышал, городок находился не более чем в тридцати милях отсюда, если измерять расстояние по птичьему полету. Но чтобы попасть туда, преодолев всего тридцать миль, человеку, без сомнения, нужно было иметь крылья, как у птицы.

Ни у кого из нас, Сэкеттов, крылья никогда не водились, и нам даже не выпадало случая их приобрести. Меньше всего в этом отношении могло повезти мне, Уильяму Теллю Сэкетту, родившемуся на высокогорье Камберленда, штат Теннесси.

Одно я знал точно: мне не удастся попасть в Кэмп-Верд, если я буду сидеть здесь и ломать голову над тем, как достать крылья. Я подогрел жестянку бобов на углях моего собственного пепелища, открыл ее каменным ножом и ухитрился съесть все, что в ней было.

Еле живой от истощения, полузамерзший, измученный лихорадкой, вызванной ранами и потерей крови, я поднялся и отправился в путь. Когда мы были еще мальчишками, отец учил нас никогда не сдаваться. «Вы должны во что бы то ни стало идти вперед и бороться!» Именно так он обычно говорил. А мне сейчас ничего другого и не оставалось. Я должен был выжить и добраться до людей. Мне предстояло преодолеть около сорока миль по диким горам. Зная направление, я старался идти прямо насколько это было возможно для пешехода.

Выбравшись из каньона Бакхед, сделал себе новую пару мокасин из коры — я уже истер в пыль две пары — и перешел через гребень горы.

Узкая тропинка вдоль гребня уходила в нужном мне направлении. От вершины гребня до дна Соснового каньона было примерно тысяча футов. Большую часть пути мне пришлось преодолеть на пятой точке, соскальзывая по заледеневшей тропе вниз. Чтобы не сорваться, приходилось цепляться руками и здоровой ногой за корни и скальные выступы.

Когда я спустился в каньон, руки мои снова кровоточили. Но смотрел на все это я как-то отрешенно. Было похоже, что я стою в стороне и наблюдаю за разыгрывающимся шоу. Но я настырно полз вперед, ибо мне не хватило здравого смысла лечь на землю и умереть.

Я шел по индейской тропе, а в этой части страны тропу могли проложить только апачи. О них я знал слишком много. Не так много, как мой брат Тайрел, но все же кое-что. Например, представлял: если апачи и найдут меня, то лучше всего сдаться.

Индеец-апач — это воин. Он сильный боец, и у него свои представления о гордости и чести. Его авторитет основывался на том, как много лошадей он угнал и сколько удачных разбойных нападений на его счету. По понятиям белого человека, он совершал преступления, но у индейца на это совершенно иной взгляд. Милосердие по отношению к врагу являлось свидетельством слабости и страха. Апач уважал только храбрость.

У меня были хорошие отношения с индейцами. Я обменивался с ними лошадьми, воевал, охотился вместе с ними… но меньше всего мне хотелось сейчас увидеть индейца.

Большими глотками я долго пил из Кловер-Спрингс, а затем снова шел. Сколько раз я падал, трудно сосчитать, но вставать каждый раз становилось все труднее, и я не знал, поднимусь ли в следующий раз.