Клеймо создателя

очень польщен тем, что Вы нашли время дочитать мой не слишком серьезный опус до последней страницы и даже написать на него короткий отзыв (негативную часть которого – как всегда, наиболее ценную для меня – я, возможно, где-нибудь использую) – тем более, что отзыв оказался тем самым «по существу», на долгое отсутствие которого я успел посетовать несколько выше. Считаю, что Вы совершенно правы в своем отношении к нумерологии и полностью разделяю чувства, которые она у Вас вызывает. И все же «то главное, ради чего написан мой текст», заключается не в попытках убедить читателя в искусственном происхождении жизни на Земле, пользуясь арифметическими особенностями генетического кода, с множеством которых я, пожалуй, несколько перебрал. Моя собственная убежденность в таком происхождении отнюдь не стопроцентна, и я был бы готов ставить за эту гипотезу жизнь собаки Мартина Риса, жизнь Андрея Линде и даже Нобелевскую премию Стива Вайнберга только в том случае, если бы был коротко знаком со всеми четырьмя (включая собаку). Предполагаю, однако, что вероятность искусственного происхождения земной жизни все же не равна нулю. Я не профессиональный писатель и считаю, скорее, себя, нежели читателя, ответственным за то, о чем Бернард Шоу (один из моих литературных кумиров, как Вы, вероятно, заметили) выразился однажды в том духе, что мысль, которую автор пытается довести до мира, редко совпадает с той, которую миру угодно извлечь из его труда. Обе части («лирическая» и нет) должны, по моему замыслу, дополнить друг друга и выразить то, что впечатляет в первую очередь: человек – несмотря на заоблачные успехи естественных наук – удручающе мало знает о мире, в который попал. Тривиальность этой мысли я постарался проиллюстрировать удивительным примером, который должен был бы заставить читателя на время забыть о ее очевидности и задуматься о вечном. Этот пример – гипотеза Владимира Щербака об искусственной метке, которую, якобы, несет ключевой феномен жизни – генетический код. Университетский курс общей биологии странным образом игнорирует одно из ключевых свойств кода – его симметрии. Что до «оцифровки» этих симметрий, то если оба компонента кода – кодирующий и кодируемый – не имеют никакого (как это представляется сегодня) химического сродства (эксперименты с аптамерами не слишком убеждают в обратном), то сам код, феноменально устойчивый (иным он, по определению, и быть не может) – идеальная площадка для оттиска клейма, которое, скорее всего, будет иметь цифровой характер, и в силу самой этой причины – неизбежно нести выраженные признаки нумерологии. Сама нумерология, повторю, вызывает у меня инстинктивное отторжение, которое в данном случае заставило меня счесть слишком невероятным совпадение децимальных предпочтений цивилизации «создателей» и нашей. Следствием этой недоверчивости стала попытка выйти за пределы десятичной системы; мои арифметические кульбиты на эту тему, возможно, и дали Вам основание заподозрить у меня невроз Пьера Безухова. Вполне естественно, кто бы спорил! Но «лирическая часть» моей книги для того и задумана, чтобы не слишком серьезно относиться ни к этим подозрениям, ни к тому, что их опровергает. Жизнь коротка, как отметил когда-то Гиппократ, и Возможность мимолетна. Искусствобесконечно (в том числе искусство и возможность заполнять неразвитый или недовольный краткостью жизни ум тем, что без труда объяснило бы ее смысл), и оно привело человека к интуитивным идеям о Создателе, которые подкреплялись, с одной стороны, приписываемой Ему высшей нравственностью, всегда соотносящейся с моралью религиозных адептов того века, в котором они жили, а с другой – гиппократовыми же словами о том, что Опыт обманчив, служившими этим адептам аргументом против науки. А финал упомянутой сентенции Гиппократа игнорируется практически всеми, нередко даже людьми науки: Суждение трудно. Так что пусть Читатель самостоятельно выбирает, кого и в чем подозревать.

Володя Щербак предупреждал меня (да я и сам это хорошо понимаю) о репутационном ущербе при сочувственном отношении к теме, которую он поднял. Меня самого давно не волнуют насмешки в принципе, а история вряд ли сохранит в памяти мою скромную персону, и если – паче чаяния – вдруг как-то сохранит, то наврет, как обычно (я уже читаю откровенную ахинею относительно своей «оппозиции Дарвину»). Однако, мысль о молекулярной массе компонентов кода (за пределами конкретных ее значений), как о ключевом факторе его организации, представляется мне довольно рациональной, является ли этот фактор причиной или следствием формирования трансляционной машинерии.

Дорогой Феликс,