Клеменс Меттерних. Его жизнь и политическая деятельность

Мы уже видели, как Талейран, будучи министром и обер-канцлером Наполеона, вел подозрительные сношения с Меттернихом и позже с Александром I. Нам известно также, что Наполеон, возвратившись из Испании, лишил его упомянутых должностей после бурной сцены, во время которой он его обозвал государственным преступником. Однако это ничуть не смутило Талейрана. Он продолжал являться первым на всех церемониях и своим невозмутимым спокойствием вызвал удивление всех и в особенности находившегося в это время в Париже канцлера Румянцева. Русскому сановнику в своей жизни приходилось видеть не раз, как воздвигались и рушились положения многих знаменитых людей, “...но никогда, – писал он Александру, – я не видел человека, встречающего немилость с такой гордостью, как Талейран”.

И после своего падения Талейран продолжал тайные отношения с Александром через секретаря русского посольства в Париже – Нессельроде, или непосредственно сносясь с русским государем письмами, в которых он давал ему полезные указания относительно внутреннего состояния Франции, политики Наполеона и прочего. По каким побуждениям действовал Талейран? С одной стороны, он, вероятно, предвидел близкое падение Наполеона и хотел подготовить себе будущую карьеру, с другой же, эти сообщения приносили ему непосредственные выгоды, о чем свидетельствуют письменные просьбы о деньгах, которыми он осаждал своего царственного корреспондента[5] Благодаря покровительству Александра Талейран сделался главою временного правительства до возвращения Бурбонов, а потом министром последних.

Новый пост Талейрана налагал на него и новые обязанности; он принял их так же легко, как легко забыл свои старые обязательства. Теперь, по крайней мере, временно, его личные интересы были солидарны с интересами Бурбонов. Поэтому все его действия на Венском конгрессе были направлены к тому, чтобы приобрести для них то почетное место, которое они должны были занимать как владетели великой державы.

Отлично зная людей и события, Талейран быстро ориентировался в пестрой космополитической толпе государей и дипломатов, собравшихся в Вене. Уже в первый момент своего появления он принял гордый, полный достоинства тон и стал разыгрывать “министра Людовика XIV”, как выражался Александр. Это ему было тем легче, что Франция, не имея возможности требовать каких-либо территориальных вознаграждений, смело могла выступить в роли защитника международного права и сделаться, таким образом, своего рода третейским судьею между борющимися государствами.

Очень характерна как для личности Александра, так и для личности Талейрана, беседа, описываемая самим Талейраном и произошедшая между ним и царем вскоре после приезда первого. “Теперь, – сказал царь, – пора поговорить и о наших делах. Нужно, чтобы мы их здесь покончили”. – “Это будет зависеть от Вашего Величества. Они кончатся легко и скоро, если Ваше Величество выкажет то же благородство и величие характера, какое оно показало в делах Франции”. – “Но нужно, чтобы все получили удовлетворение своих интересов”. – “А также и всех своих прав. Ваше Величество должно желать сохранить только то, что приходится ему по праву”. – “Я действую в согласии с великими державами”. – “Не знаю, считает ли Ваше Величество среди них тоже и Францию?” – “Да, несомненно. Если вы не желаете, чтобы каждый обеспечил свои интересы, то чего же вы можете желать?” – “Я ставлю прежде всего права, а потом интересы”. – “Интересы Европы – это ее права”. – “Это не ваши, государь, слова. Они вам чужды, ваше сердце их порицает”. – “Нет, я повторяю: интересы Европы – это и ее права”. Тогда я, – продолжает Талейран, – повернулся к столику, возле которого сидел, оперся головой на руку, ударил по столу кулаком и произнес: “Европа, Европа, несчастная Европа!” Затем, обращаясь к императору, я спросил: “Разве вы согласитесь быть причиной ее гибели?” – “Скорее буду воевать, но не уступлю того, что занимаю”. Я молча развел руками, приняв выражение очень огорченного человека, готового сказать: “Что же, если война будет, то не по нашей вине”. Царь несколько минут оставался в раздумье, потом начал повторять: “Да, скорее война!” Я продолжал молчать. Тогда он стал размахивать руками – таким я его никогда не видел – и этим живо напомнил мне конец речи о Марке Аврелии. “Уже время спектакля, – сказал император. – Я должен идти, так как обещал это императору Францу, который дожидается меня”. Он ушел. Через несколько минут дверь снова отворилась, он вошел, обнял меня и, прижав к груди, сказал изменившимся голосом: “Прощайте, прощайте, мы еще увидимся”.