Клеопатра

И Антоний, одержимый страстью к Клеопатре, ведёт себя как этот буйный конь, становясь воплощением грубого, скотского вожделения. И потому он не может внушать доверия.

Умение владеть собой тесно связано со способностью управлять государством: тот, кто неспособен к первому, непригоден и для второго. Античные философы от Платона до Марка Аврелия пришли к выводу, что самообладание, проверяющееся сексуальной воздержанностью, — это свойство, необходимое для разумного правителя, а страстная любовь — признак ненадёжности. Именно в этом смысл всех историй о том, как Антоний покидает судейское возвышение, чтобы «прилипнуть к носилкам Клеопатры», о том, как он вскакивает из-за стола и подбегает к борту, чтобы посмотреть, не виднеется ли на горизонте парус царицыного корабля, о том, как он покидает боевой порядок судов в битве при Акции, устремясь следом за Клеопатрой. Все эти анекдоты призваны проиллюстрировать оглупляющее воздействие страсти и — что ещё более отвечает намерениям Октавия — показать, как Клеопатра лишает Антония достоинств и добродетелей (хладнокровия, самообладания, способности принимать взвешенные решения), необходимых для государственного деятеля. И влияние Клеопатры на Антония, и любовь Антония к Клеопатре намеренно преувеличиваются. Если бы кто-нибудь взял на себя труд осознать, к примеру, что он одаривал её землями не просто так, а в рамках своей доктрины, проводя последовательную и в целом плодотворную политику управления Средним Востоком через посредство вассальных монархов, то Антоний и ныне был бы признан хитроумным и искусным политиком. Однако, если верить Октавию, и эти подарки Антоний делал потому лишь, что любил её, то он, конечно, не тот, кому можно доверить владычество над Римом.

Не тот, ибо он человек легкомысленный, невзыскательный к себе, чувственный — словом, женственная натура. Антоний был вовсе не единственным, кто в I веке до н. э. подвергался ожесточённой травле: забрасывали грязью и Юлия Цезаря, и Цицерона (который своими «Филиппинами» много способствовал очернению Антония), и самого Октавия — всех их в разное время обвиняли в безудержном сластолюбии и сексуальных извращениях. И в этих обвинениях звучат одни и те же мотивы: враги Юлия Цезаря утверждали, что он выщипывал волосы на теле и состоял в гомосексуальных сношениях с царём Вифинии Никомедом. Калён, друг Октавия, упрекал Цицерона в женственности: «Кто не знает, какими ароматами веет от твоих тщательно уложенных седых кудрей?» Секст Помпей глумился над женоподобием Октавия. Антоний уверял, будто своё усыновление Октавий купил постыдной ценой, вступив с Цезарем в «противоестественную связь». Брат Антония Луций заявлял, что «свою невинность, початую Цезарем, он предлагал потом в Испании и Авлу Гирцию за триста тысяч сестерциев, и икры прижигал себе скорлупою ореха, чтобы мягче был волос». Все эти повторяющиеся обвинения-«клише» говорят о чём-то большем, чем просто сексуальная распущенность. И пассивный педераст, удаляющий волосы с тела, повинен в преступлении более тяжком и сильнее подрывающем основы, чем простое распутство. Подобно Гераклу-Антонию при дворе Омфалы, он позволил себе стать женщиной.

Клеопатра — как представляет её Октавий — лишила Антония мужества благодаря своей двуединой стратегии: она не только отказалась играть приличествующую женщине роль, лишив его тем самым права и возможности играть роль мужчины, но и, обольстив его, увлекла за собой в волшебное царство чувственности и сладострастия, — в царство, которое феминистично по самой своей сути. Нет, она не лишила его мужской силы, скорее напротив, но она подвергла риску его мужественность, скомпрометировала её — и погубила Антония. Слово «вирильность» ныне стало синонимом сексуальной потенции, словом «мужественность» заменяют «пенис», и мужественнейшим из мужчин считается самый неутомимый и активный. Существует, однако, и гораздо более давняя традиция, до известной степени не пресёкшаяся и в наши дни, — в соответствии с нею истинное мужское занятие — не секс, а война, и от так называемого «жеребца» — один шаг до жиголо, от покорителя женщин — до их игрушки. Именно этой традиции следовал Октавий, когда уверял, будто Клеопатра превратила Антония в женщину, в ничтожество и что с каждым половым актом уменьшается его истинная вирильность. «И если случится теперь взяться за оружие и устремиться в битву, — передаёт Дион Кассий его слова, — что в Антонии может привести врагов в трепет? Он играет женщину, он расточил свои силы в сладострастии».