Клеопатра

Нежная заботливость Хармионы. — Выздоровление Гармахиса. — Флот Клеопатры отплывает в Киликию. — Разговор Бренна с Гармахисом

Клеопатра ушла, я лежал молча, собираясь с силами, чтобы заговорить.

Хармиона стояла надо мной. Вдруг я почувствовал, что крупная слеза упала из ее темных глаз на мое лицо. Так падает первая тяжелая капля дождя из набежавшей тучки.

— Ты умираешь, — прошептала она, — ты уходишь туда, куда я не могу последовать за тобой. О Гармахис, как охотно отдала бы я мою жизнь за тебя!

Я открыл глаза и сказал громко, насколько мог:

— Удержи твою скорбь, дорогой друг, я жив еще и, по правде, чувствую, как новая жизнь загорается в моей груди!

Хармиона радостно вскрикнула. Я никогда не видел столь прекрасным ее изменившееся, омоченное слезами лицо.

— Ты жив! — вскричала она, бросаясь на колени перед моим ложем. — Ты жив! А я думала, что ты умер! Ты вернулся ко мне! Что я говорю? Как безумно сердце женщины! Все это — бессонные ночи! Нет, спи и отдыхай, Гармахис! Что ты хочешь сказать? Ни одного слова более, я строго приказываю тебе! Где же питье, оставленное тебе этим длиннобородым дураком? Нет, тебе не нужно питья! Спи, Гармахис, спи!

Она прижалась ко мне и, положив свою холодную руку на мой лоб, шептала: спи, спи!

Когда я проснулся, Хармиона была около меня, хотя рассвет пробирался уже в мое окно. Она все еще стояла на коленях, одна ее рука лежала на моем лбу, голова с беспорядочно распустившимися локонами покоилась на другой протянутой руке.

— Хармиона, — прошептал я, — я спал?

Она сейчас же проснулась и смотрела на меня нежными глазами.

— Да, ты спал, Гармахис!

— Долго я спал?

— Девять часов!

— И ты стояла тут, рядом со мной, все эти девять часов?

— Это ничего. Я тоже уснула — я боялась разбудить тебя, если пошевельнусь!

— Иди, отдыхай, — сказал я, — мне стыдно подумать, как ты измучена! Иди же, отдохни, Хармиона!

— Не беспокойся! — отвечала она. — Я прикажу рабу позаботиться о тебе и разбудить меня, если понадобится, я сплю рядом, тут, в комнате. Успокойся, я иду!

Она хотела встать, но от слабости упала навзничь на пол.

Я не могу выразить, какое чувство стыда охватило меня, когда я увидел ее на полу! А я не мог пошевелиться, чтобы помочь ей!

— Ничего, — сказала она, — не двигайся, у меня просто подвернулась нога! — Она встала и снова упала. — Проклятая неловкость! Да, мне надо выспаться. Тебе лучше теперь. Я пошлю раба! — И она ушла, пошатываясь, как пьяная.

После этого я заснул еще, а когда проснулся после полудня, то попросил есть. Хармиона принесла мне, и я поел.

— Так я не умираю! — сказал я.

— Нет, — отвечала она, кивнув головой, — ты будешь жить! По правде, я истратила всю мою жалость на тебя!

— И твоя жалость спасла мне жизнь! — сказал я уныло, припомнив все.

— Это пустяки! — отвечала Хармиона сухо, — Ты мой двоюродный брат, потом, я люблю ухаживать — это обязанность женщины! Я сделала бы то же и для больного раба! Ну, теперь опасность прошла, и я покидаю тебя!

— Ты лучше бы сделала, если бы дала мне умереть, Хармиона, — сказал я, помолчав, — жизнь для меня теперь сплошной позор! Скажи мне, когда поедет Клеопатра в Киликию?

— Через двенадцать дней она отплывет с таким блеском и роскошью, каких Египет никогда не видал! Право, я не могу даже понять, где она нашла средства для такой роскоши. Словно хлебопашец собрал ей золотую жатву!

Но я, очень хорошо зная, откуда взялось богатство, горько вздохнул.

— Ты поедешь с ней, Хармиона?

— Да, я и весь двор. Ты также поедешь!

— Я поеду? Зачем это нужно?

— Потому, что ты раб Клеопатры и должен следовать в золотых цепях за ее колесницей, потому что она боится оставить тебя здесь, в Кеми, потому что она так хочет, — и все тут!

— Хармиона, не могу ли я бежать?

— Бежать тебе, бедный, больной человек? Как можешь ты бежать? Теперь тебя будут сторожить еще тщательнее. Если даже ты убежишь, куда пойдешь ты? В Египте нет ни одного честного человека, который не плюнул бы на тебя с презрением!

Еще раз я мысленно застонал и, так как был слаб, почувствовал, что слезы потекли по моим щекам.

— Не плачь! — сказала она поспешно, отвернувшись. — Будь мужчиной и презирай все эти горести! Ты пожинаешь то, что посеял. Но после жатвы вода поднимается и смывает гниющие корни, и снова почва годна для нового посева!

Может быть, там, в Киликии, найдется возможность бежать, когда ты будешь посильнее, если ты можешь прожить вдали от улыбки Клеопатры! Где-нибудь в далекой стране, где ты будешь жить, все это понемногу забудется. Теперь дело мое кончено, прощай! Иногда я буду навещать тебя, чтобы посмотреть, не нуждаешься ли ты в чем! Прощай!

Она ушла. С этой минуты за мной стали искусно ухаживать врач и две женщины-невольницы.