Клеопатра

Посмертная судьба Клеопатры полна драматизма не меньшего, чем ее жизнь. Разносторонняя сильная личность осталась в памяти человечества хищной обольстительницей. В этом ничего удивительного. Как сказал один из убийц Цезаря: «Страх для человека важнее памяти». У мужчин всегда есть соблазн приписать успехи яркой женщины исключительно красоте и сексуальной привлекательности. Кто устоит перед ненасытной демоницей! Против женщины, способной перехитрить мужчину, должно существовать хоть какое-нибудь средство. Клеопатра была умна и потому прослыла соблазнительницей. Поверить в роковую красоту проще и спокойнее, чем в силу интеллекта (слова, которые Менандр произнес еще в четвертом веке: «Учить женщину писать – все равно что давать яд аспиду», – школьники твердили наизусть и через сто лет после смерти Клеопатры). Да и публика больше любит истории о женских чарах. Тон задал Проперций. Для него Клеопатра был распутницей, «царицей блудниц». Дион назвал ее «женщиной непомерной жадности и ненасытной чувственности», Данте – великой грешницей, Бокаччо – «обольстительницей с Востока», Драйден – «отпрыском беззаконной любви»[62]

[1] Так было испокон веку. «Выяснить правду оказалось нелегкой задачей, ибо свидетельства очевидцев одного и того же события сильно отличаются друг от друга и зависят от того, какую сторону занимает рассказчик, или просто от особенностей его памяти», – ворчал Фукидид за четыреста лет до рождения Клеопатры.

[2] За это убийство Птолемей XIII удостоился места в девятом круге Дантова ада. В обществе Иуды и Каина.

[3] Пришел, увидел, победил (лат.) Прим. пер.

[4] И не только они. Согласно одному из источников, сам Александр Македонский вопрошал оракула о своем происхождении. Что вполне естественно, если твою матушку подозревают в связи со змеем. Входя в храм, царь предусмотрительно оставил свиту за дверью, а выйдя, объявил вердикт оракула: Александр – потомок Зевса.

[5] В семье Александра Македонского были две Клеопатры, вторая жена отца и сестра двумя годами его моложе. Обе пали от рук близких родственников.

[6] Нельзя даже с уверенностью сказать, что она действительно приходилась Клеопатре матерью, хотя, будь царица незаконнорожденной, ее враги не преминули бы напомнить об этом.

[7] Теодот бежал, но его схватили. Перед тем как сделаться героем школьных диспутов, он был распят.

[8] Нечто подобное произошло с французским языком в Новом Свете. В колониальной Америке наречие из развратной Европы превратилось в заразу пострашнее язвы. Вслед за ним приходили веселье и свободные нравы. До девятнадцатого века французский язык, с его экспрессией, богатым словарем, удивительной гибкостью и чутьем к нюансам был проводником высокой культуры. Однако со временем восторги сменялись раздражением, а после и равнодушием. Спустя столетие французский стал считаться нудным, жеманным и старомодным.

[9] Здесь: нужное слово (фр.) Прим. пер.

[10] Эллинистическая версия известной формулы «босая-беременная-на кухне» запечатлена на римском надгробии: «Она любила своего мужа, родила ему двоих сыновей, содержала дом в порядке и была искусной ткачихой».

[11] Ни один историк не опирается на подлинные воспоминания. Лишь в одном довольно невнятном сочинении шестого века приводится поистине кощунственное предположение, что это Цезарь соблазнил Клеопатру, а не наоборот.

[12] Мотивы Арсинои нам неизвестны, а историки судят о ней предвзято. «Она не была бы женщиной, – замечает один из летописцев Александрийской войны, если бы не преисполнилась зависти к родной сестре, без труда обольстившей самого Цезаря».

[13] Парфия располагалась на северо-востоке Ирана. Понтийское царство занимало южный берег Черного моря на территории современной Турции.

[14] Римляне безоговорочно считали египетский анималистический культ примитивным и нелепым верованием. Христианский автор второго века смотрит на него иначе. По сравнению с греческими, египетские божества были вполне пристойны. «Пусть они бессловесные твари, – заключал Клемент Александрийский, – но бессловесные твари, по крайней мере, не грешат, не прелюбодействуют и не ищут противных природе наслаждений».

[15] Со временем подобное рвение было утрачено. Как напишет Дион несколько веков спустя, «александрийцы отважны на словах, но для настоящей войны со всеми ее ужасами непригодны».

[16] С другой стороны, военачальник, который дописывал сочинение Цезаря, отчего-то счел нужным на первой же странице – и абсолютно вне контекста – назвать Александрию огнеупорным городом. Это утверждение противоречит другим источникам, согласно которым пожар перекинулся с доков на библиотеку. Выходит, кровли, ограды и баррикады из бревен таинственным образом не поддались пламени. Блестящая оправдательная речь без преступления.