Клеопатра

Одно только богатство Клеопатры – без которого не видать бы Риму триумфа и гуляний – было вопиющим нарушением приличий. Похвалить серебряную утварь, пушистый ковер или мраморную статую соседа означало выдвинуть против него обвинение. А к слабому полу общественное мнение, как водится, было более сурово. «От женщины с изумрудным ожерельем на шее и огромными жемчужинами в удлиненных ушах стоит ждать любой низости», – рассуждали римляне. Вышло так, что размер ушей Клеопатры повлиял на ее судьбу сильнее длины носа[31]. Хоть царица и оставила самые шикарные драгоценности в Александрии, для жителей Рима ее имя стало синонимом «безрассудной роскоши». Этот титул царица носила по праву рождения (приличная римская женщина считала своими главными сокровищами детей). По местным стандартам, даже евнухи Клеопатры были богаты. В вину царице ставили и расточительность ее родичей. Прежде чем стать легендарной губительницей мужчин, своевольная восточная красавица снискала славу разорительницы сокровищниц. Смертоносная опухоль порока имела форму устрицы, давала метастазы в виде пурпурного и алого платья, а в окончательной стадии превращалась в жемчуг. Светоний приводит и платья, и жемчуг, и устрицы в доказательство болезненной склонности Цезаря к излишествам. История о развратнике, отказавшемся от жемчужины, появилась задолго до сорок шестого года и не забыта до сих пор. Ее будто специально придумали для гордой египетской царицы (история вымышленная, но параллели с Клеопатрой едва ли случайны. Недаром же она считалась владелицей «двух самых крупных жемчужин в истории». Плиний оценил каждую из них в четыреста двадцать талантов, так что в ушах царицы болтались две средиземноморских виллы. Такую же сумму она в свое время пожертвовала мемфисскому быку). Какой же бессовестной и легкомысленной надо быть, чтобы вынуть из серьги бесценную жемчужину, растворить ее в уксусе и выпить, чтобы получить магическую силу, колдовскую власть над мужчинами[32]? Вот какую историю придумают о самой Клеопатре.

Но в сорок шестом году о магии никто не помышлял. Вопреки мнению, которое могло сложиться у читателя, Клеопатра не сидела безвылазно на вилле Цезаря в окружении домочадцев, а довольно часто выбиралась в город. Среди ее придворных были те, кто впервые попал в Рим еще в свите Авлета и знал, в каких домах гостье из Египта будут рады. Царица вот уже который месяц жила в пространстве латыни; погрузившись в чужую языковую среду, она обнаружила, что существуют непереводимые понятия. Даже юмор в двух городах был разный: соленый и прямолинейный в Риме и утонченно-ядовитый в Александрии. Римляне не привыкли смеяться над собой. Греческие ирония и вольномыслие были у них не в почете.

Когда наступила весна и возобновилась навигация, Клеопатра засобиралась домой, пообещав вернуться в Рим до конца года. Она и так бросила Египет без присмотра на целых восемнадцать месяцев. Один затянувшийся визит было благоразумнее разбить на два покороче. Путешествие с севера на юг было довольно изнурительным, хотя и не таким, как с юга на север. Отплытие состоялось в конце марта – начале апреля: к этому времени у египетского побережья стихают бури. Пускаться в путь зимой смельчаков не находилось; навигация открывалась весной, «когда листья фигового дерева становились размером со след вороны». Если Клеопатра действительно отправилась домой весной, она могла вернуться в Александрию не раньше осени. Уверения Светония, что Цезарь спешил расстаться с Клеопатрой, заслуживают доверия лишь в том случае, если она и вправду собиралась вернуться.

Светоний, живший на целый век позже, но располагавший надежными источниками, утверждает, что прощание влюбленных было столь же тягостным, сколь и предыдущее на берегу Нила. Римский диктатор отпустил свою подругу неохотно, «с неслыханными почестями и богатыми подарками». Он признал Цезариона и позволил «дать ребенку свое имя». Причин для колебаний у полководца не было; в сорок пятом году сын – наследник восточного трона, прямой потомок Александра Македонского, – был как никогда кстати. Да и странно было бы отрицать очевидное. Двухлетний Цезарион с каждым днем все больше походил на отца лицом и повадкой. Вот зачем Клеопатра приезжала в Рим: ради признания Цезаря стоило пересечь Средиземное море сколько угодно раз. Как сказал один автор, – и как многие твердили по разным поводам – в переговорах египтянки с римлянином царевич оказался самым надежным аргументом. Предметом переговоров было официальное признание ее другом Рима, за которое отец Клеопатры готов был заплатить немыслимую сумму в шесть тысяч талантов.