– Пожалуй, тебе следует познакомиться поближе с женщиной, для которой я требую у тебя жертвы. Арий вам брат и дядя. Он близок к Октавиану, потому что был его наставником. Я знаю, что он чтит Октавию, сестру римлянина, как богиню. Теперь Марк Антоний борется с Октавианом за владычество над миром; Октавия уже пала в борьбе с женщиной, о которой вы хотите услышать. Не мое дело судить; я могу только поправлять ошибки и предостерегать. Римские матроны курят фимиам перед Октавией и отворачиваются, когда услышат имя Клеопатры. Здесь, в Александрии, многие делают то же, думая, что и к ним перейдет частица ее святости. Они называют Октавию законной супругой, а Клеопатру – разлучницей, похитившей у нее сердце мужа.
– Только не я! – горячо воскликнула Барина.
– Я часто слышала об этом от дяди. Антоний и Клеопатра страстно любили друг друга. Никогда стрела Амура не проникала так глубоко в сердца двух любовников. Но нужно было избавить государство от кровопролития и гражданской войны. Антоний решил заключить союз с соперником и в залог искренности примирения согласился предложить руку Октавии, только что потерявшей своего первого супруга. Руку, но не сердце, потому что сердце его уже принадлежало царице Египта. И если Антоний изменил супруге, которую навязала ему государственная необходимость, то этим самым сохранил верность другой, имевшей больше прав на него. И если Клеопатра не захотела бросить Антония, которому клялась в вечной любви, то она была права, тысячу раз права! На мой взгляд Клеопатра, что бы ни говорила об этом моя мать, – была и есть истинная супруга Антония перед бессмертными богами, а та, другая, хотя при ее браке были соблюдены все обряды, все пункты, все формальности, только разлучница, не имевшая никакого права расторгать союз, которому боги радуются. Как бы ни сердились люди и, прости меня, матушка, добродетельные матроны.
При этих словах Береника, слушавшая свою пылкую дочь с краской на лице, перебила ее, сказав боязливым, но настойчивым тоном:
– Я знаю, что теперь принято говорить, будто Клеопатра – законная супруга Антония в глазах египтян и по их обычаю; знаю, что вы оба несогласны со мной. Но ведь Клеопатра гречанка, стало быть… Вечные боги!.. Можно ее пожалеть; но брак – святое дело, и я не могу сказать ничего против Октавии. Она воспитывает и лелеет детей неверного мужа от его первого брака с Фульвией, а ведь, в сущности, какое ей до них дело? А как она старается уладить все, что может повредить ему, ему, который сделался ее врагом. Вряд ли какая-нибудь женщина в Александрии горячее, чем я, молит богов о победе Клеопатры и ее друга над Октавианом. Его холодный рассудок, как бы ни восхищался им брат, претит мне. Но когда я гляжу на портрет Октавии, на это чудное, прекрасное, целомудренное, истинно благородное лицо, на это зеркало женской непорочности…
– Можешь на него радоваться, – перебил Архибий, слегка прикасаясь к ее руке, – только тебе бы следовало повесить этот портрет где-нибудь в другом месте и сообщать твое мнение об Октавии брату и такому надежному другу, как я. Если мы победим, тогда, пожалуй, если же нет… однако, вестник что-то замешкался…
Барина снова попросила его воспользоваться свободным временем и рассказать о царице. Она только однажды имела счастье обратить на себя ее внимание, именно на празднике Адониса. Клеопатра подошла к ней и поблагодарила за пение. Она сказала всего несколько слов, но таким голосом, который проник в сердце Барины и точно приковал ее к царице невидимыми нитями. При этом их взоры встретились, и в первую минуту Барине захотелось прикоснуться губами хотя бы к краю платья своей царственной собеседницы, но тут же ею овладело такое чувство, будто из прекраснейшего цветка показалось жало ядовитой змеи…
Тут Архибий перебил ее, заметив, что, насколько он припоминает, Антоний подошел к ней после пения вместе с царицей и что Клеопатре не чужды женские слабости.
– Ревность? – с удивлением спросила Барина. – Я никогда не доходила до такого тщеславия, чтобы вообразить что-нибудь подобное! Я подумала только, что Алексас, брат Филострата, настроил ее против меня. Он ненавидит меня так же, как и мой бывший муж, потому что я… Но все это так низко и отвратительно, что я не хочу портить себе хорошую минуту. Как бы то ни было, мое подозрение, что Алексас очернил меня перед царицей, не лишено основания. Он хитер, как и его брат, и, вкравшись в милость Антония, имеет возможность часто встречаться с Клеопатрой. Он отправился вместе с ними на войну.
– Я слишком поздно узнал об этом, притом же я ничего не значу в сравнении с Антонием, – заметил Архибий.
– Но мне-то естественно беспокоиться, что царица вооружена против меня. Во всяком случае, я заметила в ее взгляде что-то враждебное, что оттолкнуло меня от нее, хотя сначала я стремилась к ней всем сердцем.
– И если бы другой не вмешался между вами, – прибавил Архибий, – ты бы уже не могла расстаться с ней!.. Когда я в первый раз увидел ее, я сам был еще ребенком, а ей, как я уже сказал, было восемь лет.