Клеопатра

– Царские дети сделались нашими товарищами и с течением времени друзьями. В первые годы отец позволял им проводить в Филах только самые суровые зимние месяцы, так как не хотел отпускать их далеко.

Правда, он редко виделся с ними. Иной раз проходила неделя за неделей, а он и не заглядывал в наш дом. Иногда же являлся каждый день, в простом платье и носилках, так как скрывал эти посещения от всех, кроме врача Олимпа.

Именно поэтому мне частенько приходилось видеть его. Это был высокий, сильный человек, с красным одутловатым лицом, возившийся с детьми, как ремесленник после работы. Но посещения его всегда бывали непродолжительными. По-видимому, он приходил только, чтобы повидаться с дочерьми. Может быть, ему хотелось посмотреть, хорошо ли им у нас живется. Во всяком случае, никто не смел подходить к группе вязов, где он играл с ними.

Но в густой кроне дерева нетрудно было спрятаться, и таким образом я мог слышать их беседу.

Клеопатре с самого начала понравилось у нас, Арсиноя же не сразу привыкла к новой обстановке, но царь придавал значение только мнению старшей, своей любимицы, в которой он души не чаял. Часто, глядя на нее, он покачивал головой и, слушая ее бойкие ответы, смеялся так громко, что его зычный хохот доносился до дома.

Однажды, впрочем, случилось мне видеть, как слезы катились по его багровому лицу, хотя на этот раз его посещение было еще непродолжительнее, чем всегда. Он явился в закрытой армамаксе[30] и прямо из нашего дома отправился на корабль, который должен был отвезти его в Кипр, а оттуда в Рим. Александрийцы, с царицей во главе, принудили его оставить город и страну.

Конечно, он был недостоин венца, но к младшим дочерям относился как любящий отец. Напротив, страшно было слышать, как он проклинал перед детьми мать и старшую дочь, приказывая ненавидеть их и помнить и любить его, отца.

Мне было тогда шестнадцать, Клеопатре – десять лет, и у меня, привыкшего чтить родителей выше всего на свете, мороз пробежал по коже, когда после ухода отца маленькая Арсиноя воскликнула, обращаясь к сестре: «Мы будем их ненавидеть! Пусть погубят их боги!» Но мне стало легче на душе, когда Клеопатра возразила: «Лучше постараемся быть добрее их, Арсиноя, чтобы боги любили нас и возвратили нам отца».

«Чтобы он сделал тебя царицей?» – возразила та насмешливо, но все еще дрожа от гневного возбуждения.

Клеопатра как-то странно взглянула ей в лицо. Видно было, что она взвешивала значение этих слов, и я точно сейчас вижу, как она внезапно выпрямилась и с достоинством ответила: «Да, я хочу быть царицей!»

Потом выражение ее лица изменилось, и она сказала своим мелодичным голосом: «Не правда ли, ты больше не будешь говорить таких ужасных слов?»

Это случилось в то время, когда учение моего отца уже начинало овладевать ее душой. Предсказание Олимпа сбылось. Хотя я посещал школу, но мне было позволено давать ответы на те же темы, которые отец предлагал ей, и не раз приходилось мне пасовать перед Клеопатрой.

Вскоре мне стало еще труднее, потому что пытливый ум этого замечательного ребенка требовал солидной пищи, и ее начали обучать философии. Отец принадлежал к школе Эпикура[31], и ему удалось свыше всяких ожиданий увлечь Клеопатру его учением. Она изучала и других великих философов, но всегда возвращалась к Эпикуру и убеждала нас следовать правилам благородного самосца.

Вы, благодаря отцу и брату, знакомы с учением стоиков, но, без сомнения, вам известно также, что Эпикур проводил последние годы жизни в тихом созерцании и оживленных беседах с друзьями и учениками в своем афинском саду. «Так, – говорила Клеопатра, – должны жить и мы, и называться “детьми Эпикура”».

За исключением Арсинои, предпочитавшей более веселое времяпровождение, причем она брала в товарищи моего брата Стратона, уже тогда отличавшегося геркулесовской силой, нам пришелся по вкусу совет Клеопатры. Меня выбрали руководителем, но я видел, что она охотно взяла бы на себя эту роль, и я уступил ей свое место.

После обеда мы отправились в сад и, прогуливаясь взад и вперед, начали беседу о высшем благе. Беседа вышла оживленной, Клеопатра руководила ею с таким искусством и так удачно решила сомнительные вопросы, что мы с неудовольствием услышали звуки ударов в медную доску, призывавшие нас домой, и заранее радовались предстоящей завтра беседе.

Наутро отец увидел толпу людей перед воротами сада, но не успел справиться о причине их появления, так как Тимаген, преподававший нам историю, – впоследствии, как вам известно, он был взят в плен на войне и отправлен в рабство в Рим, – явился к нему с какой-то доской. На ней была надпись, которую Эпикур вывесил на воротах своего сада: «Странник, здесь тебе будет хорошо, здесь высшее благо: веселье». Оказалось, что Клеопатра рано утром сделала эту надпись на доске небольшого столика и велела рабу потихоньку прикрепить ее к воротам.

Эта выходка едва не погубила наших собраний, хотя сделана была единственно с целью приблизиться как можно более к желаемому образу.