Клеопатра

Какая неприступная крепость – мое сердце! Никто не может покорить его, и даже, когда я распахиваю ворота настежь, ни один мужчина не может захватить эту цитадель. О, как бы я хотела покончить с этим одиночеством и раствориться в близкой душе! Чтобы на год, на месяц, хотя бы на час забыть о политике, о народе, о роскоши своего дворца и побыть просто женщиной, всего лишь любящей женщиной! Прощай же, Гармахис! Отправляйся на встречу с великим Юлием, которого ты совсем недавно вызвал из царства мертвых, чтобы явить мне, и передай ему приветствие от царицы Египта. Да, я обманула тебя, Гармахис, так же как обманула Цезаря… Но может статься, что очень скоро та же судьба постигнет и меня, и я сама буду жестоко обманута. Прощай же, о царственный Гармахис!

Я услышал, что она развернулась, собираясь уйти, и одновременно с этим услышал шуршание другого женского платья и уловил легкие шаги другой женщины.

– Ах! Это ты, Хармиона. Как ты ни печешься о нем, он умирает.

– Да, – ответила она голосом, осипшим от горя. – Да, о царица, так и лекари говорят. Сорок часов он пролежал в таком забытьи, что его дыхание порой даже не могло потревожить легкое перышко, и я, когда прикладывала ухо к его груди, не слышала ударов сердца. Я выхаживаю его уже десять долгих дней, я смотрю на него днями и ночами. За это время я ни на миг не сомкнула глаз, в которые будто бы насыпали песок, и я уже сама едва стою на ногах. И вот чем это заканчивается! Какая награда за мои труды! Предательский удар этого проклятого Бренна сделал свое дело – Гармахис умирает!

– Любовь не считает свои труды, Хармиона, и ее нежность не измерить деньгами. Она радостно отдает то, что имеет, отдает бесконечно, пока не опустошит бездонные источники души, и ей все кажется, что она отдала мало, и в этом видит счастье. Твоему сердцу дороги эти бессонные ночи у ложа больного; твоим уставшим глазам мило это печальное зрелище – ведь такая могучая сила зависит от тебя, слабой женщины, как дитя от материнской груди. Хармиона, ты любишь этого мужчину, который никогда не любил тебя, и сейчас, когда он беспомощен, когда он в твоей власти, когда его душа погрузилась в безответную тьму, ты можешь излить на него свою страсть и обманывать себя надеждами на будущее, на то, что вы еще будете счастливы.

– Я не люблю его, о царица, ты же знаешь, я доказала это тебе! Как я могу любить того, кто хотел убить тебя? Ведь ты, моя царица, для меня как родная сестра! Я ухаживаю за ним только лишь из жалости.

Негромко рассмеявшись, Клеопатра ответила:

– Между жалостью и любовью нет разницы, Хармиона. Неисповедимы пути женской любви, и ты сама это доказала, мне о том известно. Однако, чем возвышеннее любовь, тем глубже пропасть, в которую она может низвергнуться… А потом опять подняться до небес и снова пасть. Бедная женщина! Ты – всего лишь игрушка своей собственной страсти, которая заставляет тебя быть то нежной, как рассветное небо, то жестокой и безжалостной, как море, когда ревность сжимает твое сердце. Что ж, так мы, женщины, устроены. Скоро, когда все это закончится, у тебя не останется ничего, кроме слез, раскаяния и… воспоминаний.

И она вышла из комнаты.

Глава XIV О нежной заботе Хармионы, о выздоровлении Гармахиса, об отплытии флота Клеопатры в Киликию и о разговоре Гармахиса с Бренном

Клеопатра ушла, и какое-то время я молча лежал, собираясь с силами, чтобы заговорить. Хармиона подошла ко мне, встала надо мной, и я почувствовал, что мне на лицо упала большая слеза, выкатившаяся из ее темных глаз, словно первая крупная капля дождя из грозовой тучи.

– Ты уходишь от меня, – прошептала она. – Уходишь туда, куда я не могу за тобой последовать! О Гармахис, с какой радостью я отдала бы свою жизнь, чтобы вернуть твою!

Тут наконец я смог приоткрыть глаза и кое-как пробормотал:

– Умерь свою печаль, дорогой мой друг, я еще жив. И вообще-то, честно говоря, я даже чувствую, будто у меня в груди затеплилась новая жизнь!

Она радостно вскрикнула. Никогда я не видел ничего более прекрасного, чем та перемена, которая произошла с ее заплаканным лицом. Это преображение было подобно тому, как первые лучи солнца озаряют серость печального часа, отделяющего ночь от рассвета. Ее милое бледное лицо вмиг порозовело, затуманенные глаза засияли, как звезды, и сквозь потоки слез проявилась счастливая и удивленная улыбка – так морские волны, бывает, начинают весело играть бликами, когда воду целуют лучи восходящей луны.