Клеопатра

Множество комедиантов и акробатов были собраны для участия в этих представлениях... «В то время, когда весь мир, — говорит Плутарх, — был наполнен бряцанием оружия и людскими стонами, в Самосе слышался только смех и музыка флейт и цитр».

Время летело незаметно в этих удовольствиях, а именно времени-то и не должно было терять, если предполагали перейти в наступление.

До сих пор друзья и военачальники Антония — Деллий, Марк, Силаний, Тит, Планк, захваченные также обаянием Клеопатры, ничего не предпринимали, чтобы оторвать своего вождя от этой пагубной женщины. Теперь же, когда должна была разыграться решительная партия, в которой они ставили свою жизнь против владычества миром, они отправились для переговоров с Антонием. Аэнобарб, единственный из приверженцев Антония, как говорит Велий Патеркул, который никогда не относился к Клеопатре с уважением как к царице, твёрдо объявил, что необходимо отправить египтянку в Александрию, до окончания войны.

Антоний обещал это сделать, но, к несчастью для него, Клеопатра узнала об этом предложении...

Теперь менее она хотела его покинуть, подвергая последствиям усиленных призывов Октавии, своей, когда-то счастливой соперницы; она слишком хорошо знала колеблющийся ум и слабую душу Антония.

Если бы он имел силу отказаться от примирения, столь желаемого как в лагере, так и в Риме, упрочивающего его поколебленное могущество и утверждающего мир в Империи? Клеопатра отправилась к Канидию, самому лучшему из полководцев Восточной армии после Аэнобарба, и просьбами, кокетством и даже деньгами убедила его поговорить в её пользу с Антонием.

Он доложил Антонию, что было бы несправедливо и неудобно удалять государыню, которая оказала столь значительную помощь; этим, добавил он, обиделись бы египтяне, корабли которых составляли главную силу флота. Он также добавил, что Клеопатра не была ниже других царей, которые должны были драться под командой Антония; она, которая правила самостоятельно столь долго таким обширным царством, теперь, прожив с ним вместе, приобрела ещё больший опыт...

Это говорилось против рассудка, но согласно с сердечными желаниями Антония, а потому Клеопатра осталась при армии.

В это время Геминий, один из друзей, которых Антоний имел ещё в Риме, приехал к нему, чтобы сделать последнюю попытку разлучить его с любовницей.

Однако Геминию в течение нескольких дней не удавалось увидеться с глазу на глаз с Антонием, так как Клеопатра, подозревавшая, что римлянин прибыл защищать интересы Октавии, не оставляла Антония ни на минуту. К концу одного из ужинов полупьяный Антоний потребовал, чтобы Геминий сказал ему сию же минуту истинную причину своего приезда.

«Дела, о которых я должен с тобою говорить, — ответил взволнованный Геминий, — не могут обсуждаться после выпивки... Однако пьяный или трезвый, я всё равно тебе скажу, что будет хорошо, если царица вернётся в Египет...»

Разгневанная царица не замедлила ему ответить:

«Ты хорошо сделал, что сказал то, что вынудили бы тебя сказать пыткой...»

Антоний был взбешён не меньше Клеопатры.

На следующий день, не чувствуя себя в безопасности, Геминий отплыл в Италию. Мстительная египтянка была недовольна также друзьями Антония, просившими отослать её вместе с Домицием Аэнобарбом.

Насмешки, оскорбления, брань и плохое обращение она соединила так искусно, что Силаний, Деллий (говорят, её давнишний любовник), Планк и Тит, два бывших консула, покинули Антония, возвратились в Рим, открыв там Октавиану некоторые пункты завещания Антония, обнародование которых, должно было унизить его в глазах народа. Антоний, признавая Цезариона сыном Цезаря, делил восток Римской империи между остальными детьми египетской царицы и приказывал, что, если даже он умрёт в Риме, его тело должно быть перенесено в Александрию и передано Клеопатре.

Оба консула добавили, что они уверены в подлинности этих слов, так как они, согласно желанию Антония, прочитав завещание, скрепили его своими подписями и передали на хранение в храм весталок. Октавиан потребовал завещание.

Весталки объявили, что они завещания не выдадут, но, если он сам захочет прийти и взять его, они не воспрепятствуют. Октавиан имел весьма растяжимое понятие о морали: он взял завещание и прочёл его на заседании Сената.

Римские сенаторы, надо признать, были одинаково возмущены как нарушением закона о завещаниях, так и содержанием завещания Антония.

Октавиан, однако, имел оправдание, что он поступил так для блага народа; этот ловкий и терпеливый политик приближался теперь к своей цели. Он созвал совет Сената, который с Антония снял звание консула; потом, в тот же день, 1 января 31 года, он объявил войну, но не Антонию, а царице Египта.

Это была последняя жертва общественному мнению: этим он показывал, что не хочет заставлять римлян сражаться с римлянами.

Он знал, что Антоний не покинет царицу, и, введя в бой легионы в защиту ненавидимой египтянки, тем самым возьмёт на себя бремя ответственности за междоусобную войну.

Антоний и Клеопатра провели в Афинах осень и часть зимы 31 года.