Клеопатра

В тот момент, когда Цезарь переступает через порог своего дома (магическую черту), его статуя, стоящая в вестибюле, падает на землю. И этот шум падающей статуи — последнее, что мы знаем о судьбе Кальпурнии. Полотно Истории на мгновение прорвалось, и образ этой женщины мелькнул перед нашими глазами, чтобы тут же исчезнуть. Цезарь не успел повернуться спиной к своему дому, как ее жизнь вновь стала для нас незримой.

* * *

Но в этой странной хронике отсутствует и другое, гораздо более значимое лицо: сама Клеопатра.

Поразительная лакуна: Клеопатра, которая никогда не умела жить, где бы она ни находилась, не выставляя себя напоказ; которая никогда не принимала ни одного решения, не обсудив его предварительно со своим эскадроном шпионов, тайных агентов и стукачей; которая обладала прекрасной интуицией и наперед просчитывала каждый свой ход; которая, наконец, привезла с собой прорицателей и магов, оказывавших чуть ли не завораживающее воздействие на римлян, — неужели она до такой степени не понимала неотвратимость грозящей диктатору беды, была невосприимчива к знакам, ее предвещавшим? Или она предупреждала Цезаря — она тоже, — а он не хотел ее слушать, как не захотел услышать Спуринну, Кальпурнию? Называла ли она ему имена заговорщиков; уверяла ли, как другие, что видит в небе над Трастевере огненные шары; распознавала ли в рисунках расположения планет, которые составляли для нее астрологи, мрачные знаки, предвещающие смерть; мучили ли ее, как Кальпурнию, кошмары; казалось ли ей, что, когда проходит император, статуи падают и разбиваются на куски, а двери начинают хлопать без всякой причины?

Мы этого не знаем и никогда не узнаем. В текстах нет и намека на какие-то ее страхи, предчувствия, жесты. О ней нет вообще никаких сообщений; не известно даже, при каких обстоятельствах Клеопатра увиделась со своим возлюбленным в последний раз. Описывая момент, когда ее жизнь приближалась к катастрофе, тексты умалчивают о ее действиях и словах. Полное забвение, ничто: История не сохранила для нас даже нескольких ее реплик — наподобие тех, которые остались от Кальпурнии.

Однако причина умолчания здесь совсем другая: если историки, описывая этот ключевой момент в судьбе царицы, ничего не говорят о ней самой, то объясняется это тем, что, как умелые драматурги, они приберегают ее для второго акта драмы, когда она появится на сцене в объятиях Антония. Они берегут ее для романтической интриги, для эпизода любви — той самой латинской amor, которая, по мнению римлян, представляет собой эмоциональную западню, унижающую, отбрасывающую на дно жизни любую попавшую в нее жертву. Потому-то, пока разыгрывается трагедия мартовских ид, историки держат Клеопатру за кулисами; они вновь выпустят ее на сцену, лишь переодев в мишурный костюм роковой женщины, греческого чудовища-самки, которое станет проклятьем для Антония.

А между тем первый историк, который рассказал об убийстве Цезаря, сириец Николай Дамасский, входил в число приближенных к царице лиц: через несколько лет после мартовской трагедии, уже будучи любовницей Антония, царица именно его выбрала в качестве воспитателя для своих детей. Николай Дамасский оставался у нее на службе вплоть до ее самоубийства; возможно, он находился и в той свите, которую она привезла с собой в Рим во времена своей связи с Цезарем. Поэтому трудно представить себе, чтобы он вообще ничего не знал о жизни царицы до мартовских ид, в сам этот день и в ближайшее время после него.

И тем не менее он об этом умолчал, ибо в то время, когда Николай Дамасский описывал заговор (через двадцать лет после трагедии), Клеопатра была мертва. А Николай Дамасский перешел на службу к Октавиану, который стал владыкой Рима под именем Октавиана Августа, и император сам попросил историка вставить в рассказ о его, Августа, жизни отчет о мартовских идах. Это был заказной текст, а Октавиан Август и после смерти Клеопатры продолжал ненавидеть ее с поразительным ожесточением, пытался всеми средствами очернить ее память и избегал всего, что могло бы напомнить о ее связи с Цезарем, об их общей мечте, и тем более о рожденном ею от Цезаря сыне.

Николай Дамасский без всяких угрызений совести пошел навстречу желаниям своего нового хозяина: в ту эпоху в сфере исторической науки определяющим нередко становился тот же принцип, который действовал на полях сражений, — Vae victis, «горе побежденным». Только в Истории «горе побежденных» часто носит имя «забвение».

* * *

Итак, в то время, когда готовилось убийство отца ее ребенка, когда человека, который открыл перед Римом путь в будущее, приносили в жертву во имя прошлого, Клеопатра оставалась где-то на заднем плане. Немая фигура вне основного места действия.