Клеопатра

Итак, из двух хищных зверей один предвидел, что другой вскоре объявится на его территории. Как и когда это произойдет, Клеопатра еще не знала. Но зато была уверена, что на сей раз не останется в стороне, будет играть очень осторожно и обязательно победит.

А пока ей не остается ничего иного, как молчать, ждать. Да и зачем ей что-то предпринимать? Антоний, опьяненный своей победой, сейчас, более чем когда-либо прежде, ищет забвения в греческих словах и винах, увлечен Востоком — в одиночестве поглощает предназначенную для него приманку.

* * *

Ближе к началу зимы, через два месяца после битвы при Филиппах, Клеопатра должна была почувствовать, что решающий момент наступит очень скоро: Антоний, как она узнала, находился в Афинах, где очаровал всех своей любовью к гимнастическим состязаниям и спорам ораторов, которые почти никогда не прекращались под портиками агоры.

Для нее в этом не было ничего удивительного; еще со времен их встреч в садах Трастевере она знала, на что способен Антоний, и догадывалась, какими сомнительными методами он завоевывал расположение афинян: наверняка повторял им свою старую песню о том, что происходит не от грубых мужланов, которые были родоначальниками лучших римских семей, а имеет несравненно более благородную кровь, ибо является прямым потомком Геркулеса по линии одного из сыновей древнего героя, Антона (отсюда и имя его семьи — Антонии).

И, как всегда, на фоне толпы солдафонов, которых он вечно таскал за собой в гимнасии, Антоний смотрелся еще более эффектно: развитые бицепсы, широкая грудь, мускулы — от шеи и далее вниз, — могучие, как у быка, ягодицы без грамма лишнего жира, сильные икры, не говоря уже о том, что он на две головы выше обычных смертных; и этот его нос с горбинкой, в точности как у победителя немейского льва, и та же, как у того, манера есть, целоваться, испражняться… И потом, кажется, будто он, как некогда Геркулес, за одну жизнь прожил несколько жизней, столько было у него испытаний, осад, военных кампаний, столько покоренных лесов и пустынь, столько уничтоженных врагов, никому неизвестных и знаменитых — Верцингеториг, Цицерон, Брут, Кассий… Наконец, он отмстил за Цезаря и задушил гидру гражданской войны.

Но в ту зиму Антоний уже не удовлетворялся тем, чтобы красоваться в гимнасиях. Его часто видели на площадях, где греки привыкли говорить обо всем на свете: о погоде и о быстротечности времени, о ценах на всевозможные вещи и о вещах, которые не имеют цены, — например, об истине или о красоте; и там он производил такое же сильное впечатление на окружающих, как когда напрягал свои смазанные маслом мускулы в полумраке спортивных залов.

Афиняне замечали его рослую фигуру издалека и, когда видели, что он принимает торжественную позу и собирается произнести речь, поступали так, как с незапамятных времен ведут себя все греки, когда чужестранцы пытаются им доказать, что владеют ораторским искусством лучше, чем они: улыбались и прерывали свои беседы, чтобы послушать наглеца. Просто чтобы развлечься, чтобы посмотреть, как далеко он зайдет в своем самомнении.

Однако на сей раз чужеземец одержал верх: афинян, этих непревзойденных экспертов по части приемов красноречия и театральных жестов, Антоний околдовал точно так же, как римлян у погребального костра Цезаря.

Во-первых, потому что этот человек, который строил из себя красавца, и в самом деле был красив, причем не только из-за своего роста и мускулатуры, — он имел также правильные, благородные черты лица. И Антоний это знал (позиция вполне нормальная с точки зрения афинских эстетов): чтобы еще более усилить свое сходство с Геркулесом, он отрастил бороду и стал одеваться на греческий манер, что удивительно ему шло. Кроме того, он в совершенстве владел всеми тонкостями эллинистической риторики. Конечно, он излишне украшал свою речь, пользовался сложными оборотами, как делают на Востоке, но ведь следует учитывать, что учился он, несомненно, у ораторов из Эфеса или с Родоса. Но самым удивительным было другое. Впервые они видели римлянина, который знал греческую культуру изнутри, постиг ее чувствами, а не головой. Пропустил через свое сердце, а не вызубрил наизусть. Для Антония греческий мир стал родным. Как бывает, когда принимают в свою семью друга. Или усыновляют ребенка.