Клеопатра

Вот почему Библиотека напоминает храм. С того момента, как человек переступает через ее порог, входит под колоннады, названные Мусейоном в честь девяти муз, начинает прохаживаться под портиками помещений, где живут и работают астрономы, математики, врачи, географы, писатели (они все получают пищу, кров, пенсии и освобождение от налогов по милости царя), он ощущает как бы сотрясение воздуха. Некая сила замедляет его шаги и в то же время делает их более легкими, по телу пробегает необычная дрожь, подобная той, какую порой можно почувствовать на акрополе, утром, когда стоишь перед статуей бога-воителя и видишь, как первый солнечный луч коснулся золотых губ.

Можно ли в этой странной вибрации воздуха усмотреть, как полагают некоторые, указание на то, что знание само по себе целительно? Наверное — если вспомнить о том, что многие обитатели Дома книг являются жрецами Сараписа и что, как говорят, на лужайках этого парка, где по повелению царей разводят разных животных, змеи, тоже охваченные священной дрожью, теряют свой яд.

И все же никто не заблуждается в главном: вовсе не музам обязана Александрия удивительным кипением интеллектуальной жизни, которое продолжается вот уже три столетия, соперничая со славой порта. Оно тоже — дар моря.

Большую часть рукописей привезли сюда на кораблях. Не обошлось, конечно, без кораблекрушений; бессчетное число свитков ушло на дно, затерялось среди обломков кораблей, черепков амфор, сломанных раковин, трухи, осыпавшейся со старых якорей, — столько историй, которые не будут иметь истории, забытых, хотя цари Александрии так отчаянно, так лихорадочно боролись с забвением.

Плотину против небытия — вот что хотели они воздвигнуть из этих груд книг. Маяк более мощный, чем тот монументальный факел, что освещает ночной залив со стадвадцатиметровой высоты. Светоч мысли, непрерывно питающий сам себя. И им это удалось, они одержали блистательную победу: прошло три века, а ученые, поэты, мыслители, сменяя друг друга, все еще сидят над александрийскими манускриптами.

Они — да, но царевна! Она так молода, и уже эта увлеченность… Ее будто что-то подстегивает. Что же — само время или римская угроза, которая все явственнее маячит на рубежах страны? Или, может быть, энтузиазм первых царей Александрии, неожиданно возродившийся в этой маленькой женщине? Стоит посмотреть, как она учится, как она впитывает все, подобно губке, и ничего не забывает. А эта манера, которую она так быстро приобрела, этот легкий и терпеливый жест библиофила — правой рукой, будто играя, вращать валик, на который накручен папирусный рулон, а левой разворачивать свиток, одновременно расшифровывая нескончаемые колонки знаков (их приходится расшифровывать, потому что очень часто между словами нет ни пробелов, ни знаков препинания)!

Но ее ничто не пугает, эту девчонку. Сейчас она хочет изучать языки — все языки, даже самые непонятные: языки пустыни, персидский, еврейский, арабский, набатейский и абиссинский, парфянский. И египетский — это ее последний конек.

За всю историю семьи, насчитывающую уже восемь поколений, она — первая царевна, которую никогда не видят во дворце. Чем она только интересуется? — ворчат сбитые с толку придворные. Все египтяне — бандиты; каждый раз, когда мы слышим об уличном ограблении, виновным оказывается какой-нибудь феллах. И после этого опускаться до изучения их языка, под предлогом, что язык каждого народа выдает его желания, его наиболее тщательно оберегаемые секреты… Наверняка это просто очередная причуда Флейтиста — только он мог вбить в голову своей дочке подобную мысль. И потом, кто-то ведь слышал, как царь, посмотрев на нее своим хитрым и вместе с тем разочарованным взглядом, проронил слова: «Продолжай, ты молода; а я, если бы я раньше знал…»

Ну и времена! Золотые рудники Нубии иссякли, и никогда прежде столько прохвостов не шлялось по дорогам. Гонимые нуждой, они расхищают последние запасы зерна из храмовых амбаров. Крестьянам же, которые работают на земле, не остается ничего иного, как только утешаться неизменными формулами: все образуется; еще несколько месяцев, и их бедам придет конец, вернется благоденствие; им облегчат повинности и понизят налоги.

Но как можно полагаться на жрецов и сборщиков налогов, если они сами уже не верят тому, что говорят? Да и монеты, которые они копят в своих сундуках, отлиты не из серебра, как в те дни, когда Флейтист вернулся в Египет, а на две трети из бронзы. Нет смысла обманывать себя: перспектива катастрофы уже не просто возможна, а весьма вероятна; несомненно, начало крушения страны — вопрос нескольких месяцев.

Падет ли Александрия, как Иерусалим, под ударами Помпея? Трехмесячная осада, двенадцать тысяч убитых евреев, груды трупов на плитах Храма… Рим проглотил всю Иудею за один раз.