Клеопатра

По мнению Феодота, у них был только один выход: заманить Помпея в ловушку и убить; тогда они задешево обеспечат себе благодарность Цезаря и впоследствии смогут легко убедить его признать независимость Египта. Разумеется, придется убрать Клеопатру — и тогда выигрыш будет у них в кармане.

Три его оппонента, казалось, заколебались; и тогда Феодот, осознав, что уже близок к цели, сделал паузу и завершил свою речь эффектной фразой: «Мертвец не кусается». Эта формула и решила дело; все тотчас согласились устроить Помпею западню.

Когда Клеопатра об этом узнала, к ней вернулась надежда. От отца она слышала достаточно рассказов о Цезаре, чтобы понять: он останется верным старой политике Волчицы и всегда будет с подозрением относиться к Египту — даже если молодой царь поднесет ему на блюде (в буквальном смысле слова) голову Помпея.

Конечно, человек, который вскоре обогнет Фаросский маяк, всегда был заклятым врагом всего семейства Лагидов. Но кто сейчас в первую очередь символизирует это семейство? Ее брат и три его прислужника, которые разыгрывают из себя министров. Разумеется, ее собственное положение тоже достаточно двусмысленно: еще совсем недавно она поддерживала Помпея, отправила ему корабли и продовольствие. Однако законы политики подобны законам войны, политические альянсы тоже распадаются в один миг; не Цезаря этому учить: уж он-то без зазрения совести предавал друзей, с которыми его связывала тридцатилетняя дружба, — начиная с Красса и кончая тем несчастным, чье обезглавленное тело только что догорело на берегу моря. Значит, у нее в запасе по крайней мере еще одна партия.

Она еще раз сыграет ва-банк. А пока ей опять придется ждать и, по возможности, избегать сражения. Так она и поступила. Но не повернула назад. А просто спокойно наблюдала, как армия противника блокирует дорогу к Александрии, и, во второй раз в жизни, положилась на двух своих самых надежных союзников — терпение и случай.

* * *

Вначале события развивались в точном соответствии с придуманным ею сценарием: евнух и Феодот предоставили Ахилле и мальчику-царю держать оборону среди песков, а сами отбыли в Золотой город, захватив с собой кувшин с рассолом, в котором мариновалась голова Помпея, чтобы поднести ее Цезарю в знак своей доброй воли — как неопровержимое доказательство гибели его соперника.

У них не было причин беспокоиться о сохранности этого зловещего консервированного фрукта, ибо они собирались приложить к нему перстень главнокомандующего, с печатью, изображающей льва с мечом, — ею Помпей скреплял все свои послания.

Через четыре дня, как и сообщали соглядатаи Клеопатры, тридцать пять галер, на которых Цезарь собирался преследовать своего врага, вошли в Большой порт Александрии. На набережной их уже давно ожидала группа встречающих, что было заранее согласовано с евнухом. Процессия двинулась к кораблям; во главе ее вышагивал Феодот со своим полусгнившим подношением — этой чести он удостоился по праву, ибо идея злодеяния принадлежала ему. Подойдя к краю пристани, он сел в лодку, доплыл до триремы, на борту которой находился Цезарь, и без лишних слов передал императору голову его врага.

К величайшему удивлению Феодота, Цезарь не вынес этого зрелища. Он отвернулся и заплакал. Феодот хотел ему что-то объяснить и протянул перстень. Несмотря на свои слезы, Цезарь заметил, как что-то сверкнуло меж пальцев ритора, и выхватил кольцо.

Этот внезапный грубый жест после не менее странного потока эмоций показывает, насколько император был вне себя. Но ведь в конце концов, рассуждали потом люди, Цезарь столько лет пытался уничтожить Помпея; разве, увидев его мертвым, он не должен был обрадоваться тому, что теперь надежно защищен от Случая, единственной иррациональной силы, чью власть над людьми он признавал; тому, что какой-то глупец избавил его, Гая Юлия Цезаря, от необходимости совершить грязное дело — пролить кровь самого великого из римлян?

Говорить так — значит не понимать, какие чары таятся в ненависти, и забывать о том, что эта страсть Цезаря, которой он отдал столько дней и ночей, внезапно лишилась своего объекта. Одного этого с лихвой хватило бы, чтобы он потерял свое легендарное хладнокровие, тем более что мертвую голову злейшего врага ему поднесли неожиданно; и что в ту же секунду он должен был осознать: он обязан своей победой не кровавой, но честной битве, а тому, что более всего презирал в человеческой натуре, — животной тупости и подлости.