Клеопатра: История любви и царствования

Деллий поморщился, как от сильного приступа боли: «Ну что же тут странного, если и он сам не смог избежать этой болезни-увлечения царицей?»

Все началось внезапно, и казалось, что этому не было никаких предпосылок. Она не кокетничала с ним, не пыталась использовать против него свои чары. Она была ровна и доброжелательна с тем, кто первым дал ей совет, как обольстить Антония. Та их первая встреча многому научила царицу, и она не прятала улыбку, когда встречалась взглядом с Деллием. Но это была только дружба, предложенная Блистательной, это был признак особого расположения и только.

Как мог он, недостойный, даже подумать о том, чтобы стать ближе для той, которая приравнивалась к богам!

А собственно, почему недостойный? Сплетни вокруг царицы говорили о том, что она достаточно легкомысленна и доступна. Она не пыталась хранить верность своим мужьям в молодости, обольщая римских мужчин. Деллий кривил душой, думая так. Он прекрасно знал всю историю жизни царицы, неоднократно повторенную Антонием. Она не могла хранить верность тем, кто фактически не был ей близок и не был ею любим. Но легче было сейчас признать, что виноград зелен, чем признаться в том, что он недоступен из-за того, что слишком высок.

Последний папирус, полученный Деллием из Александрии, был особенно интересен и опасен для Рима.

«Сколь ни велики богатства, что Азия Риму дала поневоле,
Взысканы будут сторицей долги, и за каждого в рабство
Уведенного в Рим человека двадцать римлян станут рабами,
На тысячи римлян падет проклятье!
О Рим, о развратом упившийся город, подобный блуднице,
Станешь еще ты рабам угождать, позабыв о гордыне!
Будешь острижен ты в знак униженья хозяйкой суровой
И сброшен на землю, ибо в ее руках – правосудье и милость!»

Пожалуй, это уж слишком. Намек на «острижение» Рима, у которого Восточная правительница сумела отрезать многие из завоеванных когда-то земель, был грубым и неприкрытым. Многие народы, униженные египетским владычеством, наверняка будут недовольны, прочитав это пророчество. Могучее войско, хлынувшее из глубин Азии, призвано было открыть эру «Восходящего Солнца». Но как увязать это мирное время «Солнца» с идеей того спасительного владыки, который установит свое правление мечом?

И в этот новый «золотой век» Риму суждено платить дань, троекратно превосходящую ту, которую прежде получал он сам. Все ликуют, а Рим гибнет!

Деллий, запутавшись в собственных мыслях, спрятал папирус и решил прогуляться, дабы развеять тягостное настроение.

На лагерь спускались сумерки. Солдаты отдыхали. Кто-то пил кислое вино, похожее больше на уксус, кто-то просто спал, не обращая внимания на шум. В палатке царицы тускло светила масляная лампа. Деллий заметил, как туда вошел лекарь. Царица скрывала, что, как и многие в лагере, переживает странные приступы незнакомой болезни. Она каждое утро выходила из палатки свежая, отдохнувшая, как только что из прохладного бассейна.

Повинуясь неосторожно нахлынувшему чувству, Деллий направился к палатке той, о которой безнадежно грезил вот уже несколько месяцев.

«Приветствую тебя, царица», – Деллий замер на пороге. Врача уже не было, и Клеопатра приводила себя в порядок после осмотра. Она стояла, совершенно обнаженная, служанка подавала ей платье, ее тело отражало свет луны, выглянувшей из-за облаков. Без тени смущения Клеопатра продолжила одевание. Под стать ей была и служанка, невозмутимая, молчаливая, средних лет египтянка. Она и бровью не повела, увидев солдата в палатке госпожи. Обе женщины молча, игнорируя Деллия, заканчивали приготовления к ужину. Царица должна была выглядеть безупречно, и это требовало много времени. Деллий, как деревянный, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой так и остался стоять в проходе палатки.

«Ты свободна, – Клеопатра легким движением руки отослала служанку и наконец взглянула на Деллия. – Ты хотел мне что-то сказать, Деллий?»