Клер

От напряжения тягостного ожидания теряется чувство времени. Наверное, уже очень поздно. В доме как будто все спят, про меня, видимо, забыли. Тихонько поднимаюсь по темной лестнице и замечаю тоненькую желтую полоску света под дверью комнаты Клер. Ощупываю дверь и обнаруживаю, что она заперта на ключ. Вполголоса зову Клер. Она не отвечает, но полоска света на полу исчезает. Смутившись собственного голоса, гулко зазвучавшего в тишине спящего дома, удаляюсь бесшумно, затаив дыхание, стараясь изгладить самый свой след.

Ложусь на диване в гостиной. Утро развеет этот кошмар. Но сколько ни стараюсь, сон не идет ко мне. Ночью оживают вещи и стены, я слышу шорохи, глухие удары, возбужденное тиканье часов. И вдруг шаги. Скрипнула дверь. Беззвучно взбегаю по лестнице. К ужасу моему дверь поддается, и я оказываюсь в комнате Клер. Резко включаю свет. Она сидит в кровати, прислонившись к подушке, лицо красное, точно обветренное, глаза блестящие и жесткие.

— Уходи! — произносит она, не шелохнувшись.

Иду к ней. Понимая, что могу убить ее, я предпринимаю отчаянную, рискованную попытку спасти эту неузнаваемую женщину с таким страшным лицом. Нежные обнаженные руки под белой шерстяной шалью еще напоминают мне ту, которую я любил. Я пытаюсь, точно утопленницу, возвратить ее к жизни, реанимировать это прекрасное тело, пока дыхание не ушло из него.

Хватаю ее за руки, наклоняюсь над нею.

— Выслушай меня. Ты должна меня выслушать. Да, я знал твоего отца, и мне известна твоя семейная история. Ты отравлена бредовыми вымыслами.

Она вся сжалась, лицо горит, взгляд холодный. Повторяет:

— Уходи!

— Своим безумием ты довела отца до отчаяния, — произношу я, чеканя каждое слово, пробиваясь сквозь глухоту. — Он умер в одиночестве. Ты затравила его. Ты его убила. И теперь опять за свое… Но эта фурия не та, и ты сама это знаешь!

Я говорю еще долго, без остановки, борюсь из последних сил, боясь утратить контроль над ее судорожно сжатым телом, и вдруг чувствую, как оно обмякает. Она откидывается на подушку и шепчет, закрыв глаза:

— Не в этом дело… Ты не понял… Ты лгал мне все это время — вот что страшно… Ты обманывал меня с первой минуты знакомства… Меня всю жизнь обманывали…

Силы оставляют ее. Кладу руку ей на голову:

— Я не мог поступить иначе. Если бы я сказал правду… Вспомни. Это было невозможно! Мне наказывали щадить тебя. Ты бы и слушать не стала. Я потерял бы тебя в ту же минуту. А потом я не решился… Было уже поздно…

— Сегодня ты решился… Но теперь уже действительно поздно… Все пронизано ложью… Я не смогу этого забыть…

Она отворачивается к стене, спрятав лицо; при свете лампы обнаженные плечи кажутся прозрачными, их сотрясают рыдания.

— Тогда, в детстве, меня сразила именно ложь! — стонет она. — Ты такой же, как все!

Я беру ее за руку, поворачиваю к свету ее заплаканное лицо:

— Послушай меня… Пойми меня… Что я мог сделать?

— Говорить правду!.. Не бояться!

— Ты бы и слушать не захотела…

— Да, верно… Я была сосредоточена на этой идее… Можешь не объяснять мне, что она была безумной… Я знаю это… Я это знала и раньше… Да, да… Так бывает: чувствуешь ложь, но ничего не можешь с собой поделать… Горе, которое я причинила отцу, стыд, бунт — все это шло не от меня… Я сама это в себе ненавидела… Позднее я тебе объясню… Я сейчас устала… Я измучилась.

— Я тебя прекрасно понимаю… Человеку случается лицезреть собственное безумие… Иной раз смотришь на себя со стороны, будто на заводную игрушку…

— Да… — вздыхает она обессиленно и продолжает, как сквозь сон. — Я говорила себе: в один прекрасный день кто-нибудь избавит меня от этого наваждения… Когда появился ты, первый мужчина, вошедший в этот дом, а можно сказать, и первый человек, я сразу подумала, что ты меня излечишь… Подумала, потому что любила тебя…

Я провожу рукой по ее лбу и волосам, успокаиваю ее:

— Не говори ничего… Спи…

Но она не останавливается, глаза ее закрыты, а голос дрожит от волнения:

— Я ждала от тебя хоть слова… или даже молчания, такого, чтобы я могла открыться тебе… Иногда мне казалось, что вот-вот, уже близко, что сейчас я скажу все, и обрету себя… Но ты глядел рассеянно на мое лицо… ты был счастлив… ты боялся… Нас что-то разделяло… Ты дал мне отдалиться от тебя… охладеть… Я стала равнодушной…

Она открывает глаза и с ужасом глядит на меня:

— Ты меня обманул… Я не смогу больше тебя видеть!

Я закрываю ей глаза ладонью:

— Молчи… Усни… Поговорим завтра… или в другой раз…

— Да… поговорим…

— Все пройдет.

— Может быть, пройдет.

— Спи.

VI

Мы поженились, я жил в Шармоне и уже сам не понимал, почему я раньше так боялся брака, а вскоре и вовсе перестал об этом вспоминать. Как часто наши предвидения не сбываются, и взгляды меняются в зависимости от обстоятельств, но мысль не запоминает собственных просчетов. Наш забывчивый ум всегда открыт для новых идей и отлично приспособлен к жизни, если не сбивать его с толку избытком размышлений.