Клер

— Если бы, скажем, житель Марса узнал, что земляне сделали семью ячейкой общества, он, наверное, вообразил бы, что беззащитные, ранимые существа насильно заталкиваются под одну крышу и даже в одну комнату, и подумал бы примерно следующее: «Сколько детей, с малолетства испорченных лаской и глупостью, сломленных капризным деспотизмом, подавленных слишком возвышенными или, наоборот, слишком тяжелыми воспоминаниями! Сколько затравленных зятьев, замученных невесток, непонятых стариков! Какой клубок злобы и тщеславия!» Все это верно, но ведь именно в семье формируются личности, самые разнообразные, самые сильные в том числе, закладываются неизгладимые воспоминания и непреходящие чувства: безграничная бескорыстная преданность, чудо любви.

Клер испуганно вздрогнула, а затем уткнулась в книгу и сделала вид, будто поглощена чтением. По ее бледному растерянному лицу я догадался, что задел какую-то струну в ее сердце.

— Ты меня не поняла!.. Ты даже не дослушала до конца… Тебя покоробила первая фраза, я это почувствовал, а дальше ты уже не слушала… Это же не мои мысли… Это образ… Шутка…

Она взглянула на меня молча, покраснела, закрыла книгу и протянула мне, чтобы я поставил ее на полку, куда она не доставала.

Клер не переносит непочтительного отношения к семье. Для нее семья — это поэзия; она усматривает в ней чудо, скорее всего, потому, что была лишена ее в детстве. У людей неиспорченных и затасканные понятия обретают свежесть. Мир полон услад, о которых мы не помним.

Я нашел в браке подтверждение любви, но все же решился на этот шаг не без опаски. Меня пугали хозяйственные заботы, от которых увядает любая женщина, пугали дети, которые ею завладевают, преданность идее рода и самопожертвование ради будущего, отодвигающие в ее глазах мужчину на второй план.

Для Клер любовь — это только начало, предлог, свет; она жаждет самоотдачи, приношения себя в дар, ценность которого в его длительности и постоянстве. Прежде я требовал от нее слишком малого, и оттого она замкнулась в себе. В замужестве она обрела ту жизнь, какой инстинктивно желала, о которой мечтала, она получила возможность облекать дни и заботы в любовь.

После нашего возвращения Клер впервые взяла хозяйство в свои руки. Матильда получала от нее указания, бедной горничной пришлось смириться с тем, что Клер, в белом халате, листала поваренные книги, рылась в шкафах, переставляла мебель.

Вскоре Матильда уведомила меня, что работать ей в ее возрасте уже тяжело и что она намеревается уехать в Перигор ухаживать за своим шурином. О домике, который она унаследовала от деда и сдавала кузену, она рассказывала высокопарно и с налетом фамильярности, словно бы уже не состояла у нас в услужении. Мне трудно было поверить, что у Матильды есть собственный дом и семья, как у всех, я не мог вообразить ее иначе, как в белом фартуке, аккуратно причесанной и беззаветно преданной Клер. Рассказы ее и в самом деле содержали немало вымысла. Я ответил ей, что мы возьмем другую горничную, но попросил ее остаться на время, чтобы передать опыт преемнице.

К нам явилась девица, родом из-под Нима, движения и говор которой дышали южным зноем. Она была протестанткой и пела на кухне религиозные гимны. Ее постоянные разговоры о добропорядочном воспитании и не в меру четкие представления о добре и зле вселяли беспокойство. Матильда заподозрила ее в краже перламутрового веера и уволила. В течение года у нас сменилось не менее дюжины горничных, и у каждой обнаруживался некий пунктик, в силу которого Матильда считала ее абсолютно неприемлемой. Самой же ей это время понадобилось на то, чтобы свыкнуться с новой ролью Клер в доме.

* * *

Наш дом в Шармоне, хотя и старинной постройки, мало походил на особняки знати. Огромную площадь занимали длиннющие коридоры и никчемные комнаты. Уже давно никто не заходил в бильярдную или маленькую гостиную. Эти неотапливаемые, жавшиеся друг к другу помещения, куда заглядывали только по ошибке и словно извиняясь, таили в своем полумраке предметы, скопленные многими поколениями. Тут были сундуки, великолепные, поистине королевские кровати, вазы, восточные шелка, привезенные Крузом, безделушки, оставленные матерью Клер, картины в блестящих рамах — все с претензией на роскошь и оттого казавшиеся сегодня вдвойне уродливыми. Непонятно, скажем, как могли считаться красивыми безвкусные мраморные с золотом часы.

Клер полагала, что дом неказист, но это ее не огорчало. Она говорила, что идеальное жилище то, которого не замечаешь. Скопище разрозненных предметов в Шармоне как нельзя лучше укладывались в рамки такого определения; в самом деле, я их прежде вовсе не замечал.