Клеточник, или Охота на еврея

В понедельник 22-го в десять утра позвонила секретарь Малинина, главного редактора «Мысли», и воркующим голоском попросила от имени Сергея Сергеевича срочно приехать.

Это был ожидаемый звонок. План Фогеля предполагал два основных направления усилий. Первое – понять, как могли проморгать в редакции. Второе: подать сигнал людям всесильного Мудрика (и через них опосредованно ему самому, если повезет), что произошла чудовищная накладка, провокация, а он, Ефим Романович Фогель, абсолютно лояльный, тихий, законопослушный человек, пал жертвой коварных негодяев.

План сформировался. Оставалась мелочь: реализовать. Она-то и ужасала. Но инстинкт самосохранения подстегивал, и кое-какие мыслишки появились.

Малинина Фима видел пару раз на каких-то праздничных вечерах редакции, куда получал приглашения как постоянный автор, но приходил редко. Разумеется, не общались: Фима, как всегда, следовал своему принципу – не лезть на глаза сильным мира сего, жить в сторонке. Так в сторонке, в компании двух-трех рядовых сотрудников издания, он и попивал свою водочку, закусывая чем спонсор послал.

Через час Фима вошел в приемную и немедленно был призван в кабинет. Малинин, человек с узким сухим лицом, чем-то смахивающий на Суслова, идеолога-инквизитора коммунистических времен, не вставая и не отрывая взгляда от какой-то рукописи, жестом указал на кресло. Потом так же вслепую дважды ткнул в спикерфон и дважды буркнул «зайди», получив в ответ лишь одно «иду».

Король кроссвордов открыл было рот, чтобы начать монолог, но осекся – то ли от нерешительности, то ли по здравому суждению: надо дождаться вызванных.

«Виновник торжества» догадался, кого дернул Главный. Наверняка Буренина – он возглавлял отдел информации, развлекуха последней полосы тоже относилась к рубрикам отдела.

Его Фима хорошо знал, они явно симпатизировали друг другу. Но Буренин не откликнулся. Второй – Арсик – ответственный секретарь редакции. С ним общался на отвлеченные темы, опять-таки держа почтительную дистанцию – все-таки редакционная номенклатура.

Арсик шел. Малинин продолжал молча изучать некий текст. Вдруг поднял взгляд, от которого на Фогеля повеяло ледяными ветрами российской истории, и тихо, но очень внятно прошипел: «С-сука…»

Фима был не готов. Он выстроил другую последовательность. Он намеревался тотчас начать говорить, объяснять, огорошивать собеседника мощным накалом фактов, доводов, эмоций. Мысленно репетировал роль взбешенной жертвы, каковой, в сущности, и являлся.

Он упустил момент и поплатился: унижен, сражен наповал, даже не успев вылезти из окопа.

Однако наш герой по целому ряду признаков оставался все-таки евреем. В людях этой маленькой, но заметной части народонаселения весьма распространена бешеная вспыльчивость особого вида. Она часто проявляется откуда ни возьмись у тихих, смиренных, глубоко интеллигентных особей в минуты, когда никто ничего подобного не ждет, а, напротив, готов дожать, добить, дотоптать полумертвого от страха иудея. Эта вспыльчивость есть, может быть, некая форма протеста скорее не против слов и действий обидчика, а против собственной же вековечной покорности судьбе, издревле унаследованного страха и испокон веков побеждавшего благоразумия.

Фогель выскочил из топкого кресла, перегнулся, опершись руками о край начальственного стола, и, приблизив арбузнопунцовое лицо почти вплотную к малининскому, заорал истошно, во всю мощь почти здоровых легких: «Сам сукаблядь, фашист паучий!..»

Позже Фима мучительно недоумевал, с какого рожна он приплел к своему «ответу Чемберлену» столь витиеватое биолого-идеологическое определение. Но в тот момент непреодолимо взбурлил гнев, и контроль над собою полностью был утрачен.

Глаза Малинина расширились, он оцепенел, глядя на этого взбесившегося очкарика, как на кобру в смертоносном выпаде.

Не его одного парализовало. Свидетелем сцены и еще одной огорошенной жертвой Фиминого экстатического бунта, бессмысленного, но неожиданно эффективного, оказался Евгений Арсик, успевший тихо открыть дверь и просочиться аккурат за секунду до бессмертной филиппики Фогеля.

Арсик был невысокий, с виду добродушный крепыш, но редактор и отсек (ответственный секретарь) крайне жесткий и суровый. Сказывался характер, закалявшийся в юности на морских дальневосточных просторах.

Пугающая тишина воцарилась в кабинете Малинина, все трое ошарашено переваривали случившееся. Первым переварил Малинин. Очухавшись, он предложил Арсику сесть, а себе и Фиме – успокоится.

Новоявленный бунтарь и сквернослов тотчас сник и перевалился назад в кресло, уставившись в пол.