Клевета

— Я больше не могу ждать, — жарко зашептал он, прижимаясь к ней всем телом, и она почувствовала, что не сможет оттолкнуть его от себя, даже если бы и хотела.

— Да, милорд!

Это было все, что она ему ответила. У него перехватило дыхание от счастья, а руки тут же заскользили по ее платью, нащупывая застежки. Она уже успела снять свой пышный церемониальный наряд перед тем, как отправиться с Авророй на свидание к Гаю, и теперь была в обычной холщовой блузе поверх ночной рубашки. Магдален не пыталась помочь Эдмунду, но, когда он справился с застежками, резким жестом отчаяния содрала с себя блузу, а затем и рубашку.

Она вспомнила то первое их совокупление, когда у него не нашлось времени снять с нее одежду. Теперь же она чувствовала прикосновение его пальцев, скользивших по ее обнаженному телу и жаждавших ответной любви. И хотя в ее теле не было отклика, Магдален не могла не отдать должного нежности Эдмунда и мало-помалу приходила в возбуждение от его боязливо-блаженного взгляда. Она погладила его по щеке и увидела, каким счастьем засветились глаза мужа. Ее пронзили угрызения совести, сочувствия, и она со всей остротой ощутила, что недостойна такой самоотверженной и горячей любви.

— О, любовь моя… любовь… моя… — между тем шептал он, укладывая ее на постель. Слова нежности хрипло срывались с его губ, но страсть его была столь остра, до такой степени он был измучен бесконечным ожиданием, что сил сдерживать себя больше не осталось. Оказавшись над ней, он какое-то мгновение медлил, в глубине сознания понимая, что она еще не готова, и все еще страшась, что причинит боль ее измученному родами телу; но поводья уже вырвались из его рук, и с хриплым стоном он бросился во все сметающий водоворот страсти, с каждым моментом приближаясь к его средоточию, захлебываясь в сладостной пучине, теряясь в колдовском омуте ее тела.

Магдален безропотно лежала под ним, так придавленная тяжестью его мощного мускулистого тела, что ей трудно было дышать. Капли пота капали на ее прохладную кожу. Ее поразило, что можно быть до такой степени отрешенной от чужой страсти даже в то мгновение, когда эта страсть вокруг тебя и в твоем теле. Один и тот же акт любви, но с разными людьми — и ощущения так непохожи, что в пору назвать любовь другим именем!

Эдмунд медленно пришел в себя и поднял голову с налипшей на мокрый лоб прядью волос; страсть понемногу гасла в его помутневших глазах. Он увидел ее тихое лицо и спокойные глаза.

— Ты совершенно безразлична ко мне?

В вопросе этом была такая безысходная тоска, такое горе, что Магдален поняла: ответ он знает сам. Тогда она обняла его и положила его голову к себе на грудь.

— Я к тебе очень не безразлична, Эдмунд. Но дай мне немного времени.

В голосе этой прекрасной, любимой женщины он услышал столько нежности, что почувствовал невероятное облегчение. Она провела пальцами по его спине, взъерошила ему волосы, и, когда он лег рядом, ощутила, как он погружается в спокойный сладкий сон.

Магдален же в эту ночь уснуть не могла, она все думала: о своей любви, о Гае, об их ребенке. Глаза ее были сухи, губы твердо сжаты, и временами ей казалось, что она стоит на холодном каменном полу перед алтарем. На рассвете она услышала плач Авроры, поднялась и прошла в соседнюю комнату, чтобы покормить ребенка.

Эрин уже стояла над колыбелью, собираясь сменить пеленки и напевая малышке что-то успокаивающее.

— Доброе утро, моя радость, — Магдален нагнулась, чтобы поцеловать раскричавшегося ребенка. — Не волнуйся, Эрин. Девочка просто проголодалась.

Вынув из люльки младенца, она уселась на табуретку под окном и дала ребенку грудь.

Снизу, со двора, доносились звуки начинающегося дня. Голоса, торопливые шаги, громкие распоряжения, сигнал герольда сразу вслед за рассветным колоколом. Все гости должны были уехать до обеда, и всюду царила атмосфера спешных сборов. Магдален ничего не слышала: как всегда, когда она кормила ребенка, для нее во всем мире оставались только она и девочка, только двое были в этом сосредоточенном одиночестве, и даже присутствие в двух шагах Эрин и Марджери ощущалось ею очень смутно, хотя они то подсовывали ей чашку с медом, то шумно готовились к купанию ребенка.

Внезапное появление Эдмунда в дверях на мгновение нарушило эту уединенность: он никогда раньше не входил во время кормления. Приподняв ресницы, Магдален улыбнулась мужу.

— Доброе утро, милорд.

— Доброе утро, леди, — он пробежал рукой по всклокоченным волосам и поглядел на ребенка, припавшего к груди. Ошеломленно покачав головой, он тоже улыбнулся жене. — Какая хорошенькая!

— Вам надо бы одеться, милорд, — засмеялась Магдален. — Наши гости отбывают, и тебе надо будет попрощаться с ними.

— Не мне, а нам.

Она отрицательно покачала головой.

— Нет, извини меня, Эдмунд, но я плохо спала и падаю с ног от усталости. Я лучше пересижу этот день у себя в комнатах. Ты можешь сказать, что я себя плохо чувствую.

— А это действительно так? — спросил он, встревожившись. — Это не?…

— Нет, — тихо успокоила она его. — Но я действительно устала.