Клевета

— Давай сначала отужинаем, а потом ты сам обо всем поговоришь со своим лекарем, — аббат направился в трапезную. Рядом, сгорая от нетерпения, но сдерживая себя, шагал Эдмунд. Но перед тем, как сесть за стол, он исполнил все, что полагалось мирянину, допущенному в братию: поблагодарил ее за кров и помощь, за попечительство во время его болезни, за те уроки служения Господу, которые он получил, находясь в сей обители. Но теперь он снова в состоянии был взяться за меч и продолжить службу своему сеньору герцогу Ланкастерскому и своему верховному сюзерену — английскому королю, и намеревался вновь вступить в бой с врагами Англии и своего семейства, чтобы защитить жену и свою горячую любовь к ней.

На следующее утро в рясе мирского брата, в монашеских сандалиях, в простом плаще, мало спасавшем от февральских холодов, вооруженный одним только тяжелым посохом, Эдмунд отправился в Вестминстер. Путь его лежал через леса, но для человека, одетого, как он, они не представляли опасности: если кто из разбойников, притаившихся за кустами или засевших на деревьях, и обращал внимание на странника в убогой одежде, то тут же отводил взгляд, ибо проку от этого нищего было что от козла молока.

Он прибыл в Савойский дворец в тот час, когда домашняя прислуга ужинала, и камергер учтиво сообщил, что его светлость примет сьёра де Бресса, как только тот соответствующим образом оденется, что его апартаменты не тронуты и ждут хозяина, а после ужина в большой зал прибудут оруженосец и пажи, чтобы как и прежде служить своему господину. Эдмунд, разумеется, не мог знать, что такая почтительность и забота объяснялись в первую очередь стремлением герцога предотвратить распространение слухов, будто сьёр де Бресс отсутствует при дворе так долго вовсе не случайно, а потому, что с ним, сьёром де Брессом, не иначе как что-то стряслось; впрочем, он был слишком утомлен, чтобы расспрашивать о деталях. К нему тут же поднялся цирюльник, чтобы коротко остричь длинные спутанные волосы и сбрить бороду, отросшую за время болезни; к этой бороде Эдмунд успел настолько привыкнуть, что, оставшись без нее, ощутил себя будто голым. Он оделся в рейтузы, бургундский бархатный кафтан, подпоясался серебряным ремнем, на котором висел обоюдоострый кинжал в ножнах, и только теперь он почувствовал, что он действительно Эдмунд де Бресс, и это никакой не сон, не бред, а самая что ни на есть сущая правда.

В потайную комнату дворца Джона Гонтского вошел худой и бледный мужчина, лишь отдаленно напомнивший хозяину энергичного и пылкого юношу, сражавшегося на рыцарском турнире в Вестминстере в августе прошлого года. В его взгляде отразились глубокие страдания, и эти страдания навсегда состарили юного зятя принца.

Эдмунд преклонил колено, приветствуя своего господина и тестя, и сразу же заметил, как тот напряжен. Сидя в большом резном кресле, герцог играл массивным рубином на среднем пальце.

— Скажи, что ты помнишь о тех, кто напал на тебя? — спросил Ланкастер без предисловия, жестом приказав Эдмунду подняться. Паж герцога налил вина и по знаку хозяина быстро удалился.

Эдмунд рассказал о своих злоключениях, несколько удивленный тем, что тестя так волнуют мельчайшие детали покушения, казалось бы, совершенно заурядного для Англии тех лет. Цепкие голубые глаза герцога смотрели на Эдмунда не отрываясь, а рука, как всегда, поглаживала маленькую раздвоенную бородку. Когда Эдмунд в заключение описал удивительное искусство и истинно христианскую заботливость лекарей-монахов из аббатства Св. Юдифи, наступила тишина. В потайной комнате без окон было жарко, и Эдмунд, почувствовав внезапное головокружение, решил, что мало поел после изнурительной дороги и зря выпил столько вина.

— Садись скорее! — воскликнул герцог, заметив, что Эдмунд покачнулся и, побледнев, ухватился за край резного дубового стола. — О, Господи, да ты еще болен!

Эдмунд рухнул на стул, чувствуя подступившую к горлу дурноту и в то же время испытывая неловкость, что сидит в присутствии герцога и сюзерена. Ланкастер собственноручно наполнил украшенный драгоценными камнями кубок и пододвинул его Эдмунду.

— Пей, ты потерял много крови.

Подождав, пока Эдмунд осушит кубок, и убедившись, что впалые щеки юноши немного порозовели, герцог произнес:

— Пришло время раскрыть тебе ту опасность, которой подвергаются твоя жизнь и жизнь моей дочери. Лорд де Жерве и я рассчитывали отгородить вас от нее, не вовлекать вас в эту игру, но после того, что произошло, было бы нечестно не поставить тебя в известность о том, что замышляют де Боргары.