Клевые

Она это понимала и вооружилась до зубов свидетельскими показаниями, что я — аморальная личность и не имею права не только растить ребенка, но и дышать на свободе среди нормальных людей, ("лучись такое в Москве, меня, конечно, законопатили бы! Но это произошло в Одессе, и наш участковый, какой появился на шум, сказал спокойно: "А где ты была все тринадцать лет? Почему раньше не вспомнила о сыне? Чем занималась сама эти годы? Где работаешь, сколько получаешь, сумеешь ли содержать его? И главное! Где твои документы на сына? Докажи, что он твой? Кто его отец? В браке ли родила? Нет? Так чем ты лучше нынешней мамаши? Она намного моложе и красивее тебя, сильнее! Я верю, что она родная мать! У нее документы на пацана, а у тебя одна брехня! Пошла вон, пока саму не запер в клетку надолго, чтоб не мешала красоткам жизнью наслаждаться! Сначала докажи, что у тебя в прошлом веке был хоть один хахаль! Могла ли от него родить? Кого именно? И почему подбросила? После этого отсидишь пяток лет за аморалку, за то, что подвергла испытаниям пацана, оставив без родительского присмотра и помощи, а уж потом будем думать, куда тебя девать дальше. Но той, что на столько лет забыла пацана, никто не вернет сына! Родная мать это не утворит! Вся Одесса так подумает. А потому — вали отсюда, гнилая лоханка!" Она испугалась угроз участкового и не решилась обратиться в милицию. Но участковый посоветовал мне, как можно скорее уехать из Одессы вместе с Антоном, если я не хочу его потерять! — всхлипнула Лидка. — Куда же он мог деться? К кому подался? Где искать его? Ума не приложу. Я обзвонила всех, кого знал Антон. Но ни к кому он не появился. Уже не знаю, у кого о нем спросить. Может, впрямь на судно втерся и прижился в каком-нибудь экипаже. Мечтал о море! Хотел, как вырастет, на пароходе ходить по морям, побывать за границей. Видно, отцовская натура и в этом сказалась! Тот тоже долго не бывал на берегу!

— Отец мальчишке нужен. Тянуло его к мужикам. Вот и сбежал, наверное, к ним, чтоб самому скорее человеком себя почувствовать.! му в Москве не сиделось. Наших столичных мужиков он презирал. Ми с кем не сдружился, никого не признал. И уж, конечно, не останется тут. А возле бабьей юбки такие не сидят! — вздохнула Антонина сочувственно.

— Не миновать тебе поездки в Одессу, бабонька! Пацана разыскать надо, — заметил Егор и добавил: — Хорошо, если на судно вотрется. А если к блатным приклеится? Оторвать трудно будет. Ма море — полно желающих. Зато в «малины» — все без конкурсов! Оно, хоть здесь иль в Одессе, одинаково! На суда мужики устроиться не могут, мальчишку подавно бортанут. А время идет. Уже третья неделя на исходе, как смылся Антон. Не гонись за наваром сегодняшнего дня, смотри в завтра. Старость — штука внезапная, ко

всем приходит. А к вашему брату раньше других. Что тогда делать станешь? Если к ворам прикипит, знай, те не признают родства. Для них семья — пустой звук. Не станет о тебе заботиться Антошка! Это верняк! Не опоздай с ним!

Лидия сидела притихшая, подавленная. Курила задумчиво. Взвешивала сказанное, услышанное.

— Поднакоплю деньжат за эту неделю и поеду в Одессу. Авось разыщу, а может, и сам за это время объявится? — оглядела женщин, Егора, словно спрашивая разрешенья пожить здесь это время.

Серафима выложила из кармана стодолларовую кредитку. Молча подвинула к Лидии.

— Этого все равно не хватит. Только на дорогу. А жить на что?

— отодвинула обратно и, взявшись за виски, ушла в свою комнату, к своим переживаниям, тяжелым мыслям.

Утром ее позвали клиенты, прислали машину за бабой. И Лидия уехала, сама не зная, когда вернется.

Егор теперь целыми днями возился во дворе, приводя понемногу в порядок дом и двор. Сам починил забор. Укрепил столбы, натянул сетку меж ними. Навесил новую калитку, покрасил ее. Зацементировал дорожку, ведущую к дому. Подновил, утеплил завалинку. Обкопал яблони возле дома. Решил проверить чердак и крышу, чтобы не протекли, не пропустили ни дождь, ни холод. И внезапно почувствовал на себе чей-то пристальный, изучающий взгляд. Огляделся, вокруг ни души…

Человек насторожился. Не по себе стало. Он всмотрелся в каждую мелочь. И уже готов был уйти в дом, обругав самого себя за излишнюю подозрительность, когда до его слуха донесся звук с чердака, это были шаги, крадущиеся, осторожные. Казалось, там, наверху, боялись дышать, чтобы не привлечь внимания Егора.

Кого черти носят? Может, Антон канает на чердаке? Подошел к лестнице, ведущей наверх и, заглянув в приоткрытую дверь, позвал:

— Эй, кто там приморился? Вылезай! Добром ботаю!

На чердаке все замерло. Ни дыхания, ни шороха не доносилось. Егор поставил лестницу понадежнее, решил залезть наверх и вытащить за уши прятавшегося там. Но… Подвели собственные больные ноги, не сумевшие поднять человека на ступень. Боль пронзила спину, отозвалась эхом в плечах, голове.

Егор еле удержался на ногах и проклинал свою беспомощность.

Не приметив никого на чердаке, решил убрать лестницу. Положить ее у дома и отремонтировать, закрепить перекладины, хотел давно ее сделать.