Кляйнцайт

Все равно на ту сторону, сказала бумага.

Рыжебородый вытащил из своей сумки всю желтую бумагу, метнул ее через парапет, так что она рассыпалась веером и тихонько опустилась на речную тину.

Себя, а не меня, завопила желтая бумага. К ней метнулись чайки, покружились вокруг, отвергли.

Рыжебородый тряхнул головой, вытащил из другой сумки бутылку вина, отошел к скамейке, принял привычную позу бродяги–с-бутылью–вина.

Это был твой последний шанс, сказала бумага, лежа на тине. Больше никакой желтой бумаги для тебя не будет.

Рыжебородый кивнул.

А что бы мы могли сотворить вместе! — произнесла бумага, ее голос становился все слабее.

Рыжебородый тряхнул головой, вздохнул, откинулся назад, допил вино.

Стретто

— Вы поразительно быстро идете на поправку с «лихолетом», — произнес доктор Налив. Плешка, Наскреб и Кришна по виду были довольны ничуть не меньше. — Ваш диапазон почти в норме.

Вот они и снова вместе, занавески вокруг койки Кляйнцайта задернуты, отгораживая весь остальной мир. Эти точно на моей стороне, зародилась мысль в глубинах Кляйнцайтовой вызывающего вида пижамы. Они мне как отец и три брата. Он благодарно улыбнулся, преисполненный чувств к докторам Наливу, Плешке, Наскребу и Кришне.

— Как насчет результатов Шеклтона–Планка? — спросил он.

— Гипотенуза не особенно хочет поддаваться, — ответил доктор Налив. — Гипотенуза ваша неподатлива и искривлена еще более, чем когда‑либо.

Плешка и Наскреб наклонили головы, соглашаясь с тщетностью попыток урезонить гипотенузу. Кришна пожал плечами, словно бы допуская мысль, что гипотенуза могла быть искривлена еще больше.

Вы ведь уболтаете гипотенузу? — спросил Кляйнцайт взглядом. — Вы заставите ее смягчиться?

Щелк, сказала Память. Вы выиграли другое воспоминание: молодчик с гадким лицом, который грозил вам и каждый день поджидал после школы. Однажды вы сцепились с ним, но быстро сдались. Вот он, уже не забудется: Фолджер Буйян, ваш навсегда с этого мгновения. Фолджер строил рожи, обнажал в ухмылке желтые зубы, грозил кулаком, разевал рот, погоди, после школы я тебя уработаю.

Спасибо, поблагодарил Кляйнцайт. У меня богатое прошлое: похороны отца, задушенный кот, Фолджер Буйян. Там было кое‑что еще, не так ли? Когда же это было? В тот день, когда умер М. Т. Пуз, тот толстяк.

Не жадничай, сказала Память. Тебе еще рано это иметь.

— И, конечно же, — произнес доктор Налив, — потеря тональности и 12–процентная полярность вполне объясняются гиперболо–асимптотическим пересечением. — На лицах Плешки, Наскреба и Кришны было написано, что они ничуть не удивлены.

— И кванты, — сказал доктор Налив. Кляйнцайт тут же увидел их, кванты, армию странствующих муравьев, пожирающих все на своем пути. — Если у вас асимптотическое пересечение, можете быть уверены — без квантов тут не обошлось. — Они больше похожи на тех огромных охотничьих собак, которые, случалось, пожирали бедных гну целиком, подумал Кляйнцайт. Плешка, Наскреб и Кришна пометили это для себя.

— Да, — сказал доктор Налив. — Сейчас все становится по местам, и нам следует ожидать закупорки стретто. По чести сказать, я бы сильно удивился, если бы на этой стадии оно не закупорилось.

Я, может, и трус, подумал Кляйнцайт, но я все‑таки мужчина и не могу позволить себе по малодушию обойти разговор о стретто. Он сделал слабую попытку.

— До этого никто ничего о стретто не говорил, — произнес он. Какой смысл, подумалось ему. Я сам себе напрочил это стретто, а теперь не знаю, с чем его едят и что мне от него будет.

Никто не удосужился ответить. Из уважения к приличиям они дружно отвернулись от Кляйнцайтова испуга.

— Ну хорошо, — наконец произнес доктор Налив. — Будь вы на двадцать лет старше… Сколько вам сейчас?

— Сорок пять. — Задушенный кот опять пришел ему на ум. Уж двадцать лет тому.

— Хорошо, — сказал доктор Налив. — Будь вы на двадцать лет старше, я бы сказал — живите с этим и ни о чем не беспокойтесь. Диета и так далее. Зачем в таком возрасте лишний раз переживать от мыслей о собственном болящем нутре. Но даже если и так, я стою за то, чтобы браться за дело скорее, пока есть возможность предотвратить необратимый регресс.

Какая разница, устало подумал Кляйнцайт. Я уже сейчас чувствую, что регресс во мне необратим.

— За какое такое дело? — спросил он.

— Я как раз к этому подхожу, — сказал доктор Налив. — Я сторонник жестких мер: поскорее избавиться от гипотенузы, асимптот и стретто, прежде чем они дадут о себе знать по–настоящему. Они играют не по правилам, что ж, и мы будем с ними не по правилам. — По блеску в глазах Плешки, Наскреба и Кришны всякий бы догадался, что несомненная отвага доктора Налива внушает им большое уважение.

— Избавиться, — повторил Кляйнцайт. — А за что они отвечают? В смысле, они же для чего‑то служат? — Они работали в конторе сорок пять лет, подумал он. А теперь вдруг — спасибо, всего хорошего, вы нам больше не нужны. С другой стороны, они точно сговорились меня уработать.