Клянусь этой жизнью

У Алекса было огромное родимое пятно на кончике носа, из-за чего казалось, что он нюхает дерьмо. На протяжении длительного времени все свои обиды я держала при себе, но все изменилось в четвертом классе. Фабрика была закрыта уже около года, денег не было, и мой папа целыми днями пил и слушал радио. Голоса ведущих стали для меня более родными, чем голос собственного отца. Он замкнулся в себе. Перестал разговаривать. Стал грубым, и поэтому… мама ушла. Она оставила меня с ним одну, и у меня даже не было брата или сестры, чтобы разделить с кем-нибудь эти переживания.

Все меняется, когда мужчина не может оплатить еду. Некоторые мужчины находят способ свести концы с концами, чего бы это ни стоило. А некоторые — слишком горды, чтобы заметить, как их жизнь рушится у них на глазах. Мой отец был работником бумажной фабрики в третьем поколении, как и папа Джекса. Это было единственное, что они знали и умели.

После долгих лет издевательств от Майка и Алекса, мое терпение лопнуло в момент, когда тихий, сдержанный Джекс решил присоединиться к их мальчишескому идиотизму.

Я всегда следила, чтобы у меня была чистая одежда и умытое лицо. После того, как ушла мама, отец начал тусоваться со Сюзан, женщиной, работавшей горничной в соседнем отеле. Она одевалась не как горничная, но всегда приносила нам маленькое мыло из гостиничного номера, так что я считала ее горничной. Мне приходилось использовать дешевое мыло из отеля для всего, включая мытье волос, поэтому, естественно, через несколько недель мои упругие каштановые кудри превратились в дикий беспорядок. Дети в автобусе стали называть меня Медузой. Но я не была такой уж страшной.

В обычный влажный июньский день Джекс последовал за мной по дороге и занял свое обычное место позади. На полпути Майки и Алекс позвали Джекса, чтобы тот подошел и сел с ними. Они начали хихикать за моей спиной.

— Ты что, совала пальцы в розетку, Медуза? — сказал Алекс.

— Если я дотронусь, они меня укусят? — насмехался Майки.

— Ага, клёвые волосы, — сказал Джекс.

Повернувшись, я бросила на него злобный взгляд.

— О, как мило, Фишер. Очень оригинально. Лучше помалкивай, а не то я все расскажу твоему отцу. — Мне было наплевать на остальных мальчишек, но я не собиралась терпеть это дерьмо от соседского ребенка. Он не ответил — лишь посмотрел на меня и слегка прищурился. Явного оскорбления от него не последовало, мне даже показалось, что ему поплохело. Он не сводил с меня глаз, что было вполне нормальным для четвероклассника.

— Сделай фото, на дольше хватит, — сказала я. Он покраснел и отвернулся.

Я услышала, как Майки спросил у Джекса:

— Она действительно нажалуется твоему бате?

Джекс лишь пожал плечами.

— Мне наплевать.

Алекс снова обратил все свое внимание на меня.

— Мы так напуганы: пудель собирается на нас жаловаться. Гав, гав!

Мальчишки продолжали насмехаться надо мной, но уже без помощи Джекса. Он просто сидел, опустив голову, и ждал, пока в автобусе останемся только мы двое, чтобы снова миновать мили на Эль Монте. Я не была уверена, испугался ли Джекс моей угрозы, или наконец понял, что это просто кучка болванов, поэтому я повернулась на сиденье и посмотрела на него через подлокотник кресла. Он смотрел в окно.

— Я не шутила, Джексон Фишер, я расскажу твоему отцу.

— Это будет достаточно сложно сделать, Эмерсон. Мой папа ушел. Он нас бросил.

Это был первый раз, когда он назвал меня по имени. И произнес его так четко, как это делали взрослые.

— Куда он ушел?

— Кто ж знает? Куда ушла твоя мама?

Не знала, что он вообще в курсе о моей маме, я считала, что это огромный семейный секрет. Хотя какие секреты могут быть в маленьком городке?

— Они же не… ты не думаешь, что… — я замолчала, смущенная. Господи, неужели мама сбежала с папой Джекса?

— Нет, они не вместе. Я имею в виду, что они направились в одно и то же место: подольше от нас. — Он вновь посмотрел в окно.

Мне было грустно, я чувствовала себя сбитой с толку. Хотелось двинуть ему в нос и оттаскать за уши за то, что посмеялся надо мной, но ещё хотелось обнять его. Уж я-то знала, что именно он чувствовал — и это настолько больно, что я сцепила зубы. По крайней мере, у Джекса еще был старший брат. А у меня — только книги.

Мы не разговаривали всю оставшуюся дорогу, но шли плечом к плечу в дружном молчании по длинной грунтовой дороге. Что-то изменилось, как будто мы заключили перемирие. По окончании пути я вошла в свой темный дом, а он — в свой. Я прошла мимо храпящего на диване отца, сжимавшего в руке бутылку «Джека Дэниелса». Вошла в свою комнату, нашла ножницы, плюхнулась перед зеркалом и медленно, методично отрезала волосы. Я задремала, не пообедав, и проснулась в три часа ночи от пьяного лепета отца. Он врезался в стены и ругался. Я спряталась под одеялом, а он, спотыкаясь, вошел в мою спальню, и темную комнату залил свет из коридора. Я испугалась.

— Эмерсон, что ты делаешь?