Клятва королевы

Меня слегка удивило его хладнокровие, хотя я ничем не дала этого понять. Будь у него хоть капля стыда, побледнел бы. Но он лишь заявил:

— Вряд ли я смогу отдать что-либо еще, пока Кадис на свободе, Majestad. Он с величайшим наслаждением грабит мои земли, похищает мой урожай, моих лошадей, скот, даже крепостных.

— В таком случае он тоже должен искупить вину за свои поступки и воздать мне должное, — сухо ответила я.

К моему удивлению, герцог хрипло рассмеялся:

— Кадис? Искупить вину? Он никогда этого не сделает. Он презирает любую власть, даже своего монарха. Ничем не лучше обычного преступника! Вам следует приказать арестовать его и выпотрошить живьем за неповиновение.

— В самом деле? — Мне был не по душе тон Медина-Сидонии, и не нравилось, что он пытается указывать, как я должна поступать.

Герцог, кажется, забыл, что ни он, ни Кадис никогда не имели прав на множество узурпированных ими территорий. В действительности гордый Сидония был не меньшим злодеем, чем его враг, и у меня на мгновение возникла мысль сообщить ему об этом, но я все же взяла себя в руки и сказала:

— Можете быть уверены, я здесь для того, чтобы вершить справедливость, и я положу конец ссоре между вами и маркизом, с каковой целью сеньор Кадис будет немедленно призван пред мои очи.

— Посмотрим, — усмехнулся Медина-Сидония, — как много времени ему потребуется, чтобы ответить, если вообще ответит.

Слова его нисколько меня не разубедили. Ожидая ответа Кадиса на мое послание, я решила проучить герцога на примере. Приказала поставить в зале помост для трона, чтобы каждое утро принимать народ. Едва услышав о моей готовности рассмотреть жалобы, люди выстроились в многочасовую очередь, желая предстать передо мной.

Я потребовала, чтобы Медина-Сидония посещал эти встречи, поскольку, как я подозревала, мне не рассказывали и половины правды о том, что творится в городе. Под сказочной роскошью Севильи билось темное, извращенное сердце. Каждый стремился получить преимущество, что обычно заканчивалось чьей-то смертью или нищетой, как в случае человека, который пришел ко мне заявить, что терроризировавшие его и соседей воры украли у него стадо коз. Он подал жалобу в местный магистрат, но, вместо того чтобы помочь, ему выписали штраф. Когда он отказался платить, в дом пришли люди в масках и избили его, а его юную дочь, к моему ужасу, изнасиловали у него на глазах.

— Никто мне не верит, — сказал он мне, комкая шляпу в узловатых руках и нервно поглядывая на Медина-Сидонию, что стоял у моего трона, словно гранитный столб. — Говорят, будто мы все лжем, каждый из нас, хотя я потом выяснил, что все мое стадо продали на рынке. Majestad, прошу вас о справедливости. Мои козы — все, что у меня есть; мне нужно их молоко, чтобы делать сыр и обеспечивать семью. А моя дочь… — Голос его сорвался. — Ее обесчестили. Ни один приличный мужчина теперь ее не возьмет.

— Подумаешь, еще одна обесчещенная еврейка! — вмешался Медина-Сидония, прежде чем я успела что-либо сказать. Когда я повернулась к нему, он добавил; — Этот человек богохульствует, как и все его грязное отродье. Он отказался подчиниться закону и держаться в пределах своего гетто. Если он настаивает на том, чтобы торговать на рынке своим сыром, как может наш магистрат отвечать за то, что с ним приключается?

Грубость Медина-Сидонии не стала для меня неожиданностью. Он появлялся во дворце каждый день, одетый в дорогие шелка и бархат, в сопровождении свиты, достойной властителя. На поясе его висел меч прекрасной работы, перчатки и манжеты украшали драгоценные камни и золото; для подобной жизни ему требовался немалый доход. И, как и многие гранды в течение столетий, он наверняка поддерживал магистрат, который, в свою очередь, платил ему процент со всего, что приносили их воровские банды. То был испытанный временем способ вести роскошную жизнь и получать власть над обширными территориями — та самая презренная коррупция, от которой я со всей решимостью намеревалась избавить королевство.

Не сводя взгляда с герцога, я спросила:

— Евреям запрещено смешиваться с христианским населением на рынке?

Я уже знала, что это не так. В отличие от Кастилии, где с терпимостью дела обстояли непросто, Андалусия исторически отличалась большей лояльностью. Разделения христиан и евреев не требовалось здесь уже столетия, хотя многие местные евреи предпочитали оставаться на старых, выделенных им территориях.

Медина-Сидония удивленно взглянул на меня.

— Нет, — ответил он, — но с точки зрения здравого смысла…

— Здравого смысла? Сеньор герцог, даже если бы евреям запрещено было появляться на рынке, что на самом деле не так, у этого человека вымогали деньги, на него напали, у него похитили имущество и обесчестили дочь. Какой здравый смысл в том, что жителям этого города приходится опасаться за свое имущество и даже за жизнь? — Я снова повернулась к просителю, который съежился, будто желая исчезнуть. — Вы знаете людей, которые пришли в ваш дом?

Он кивнул, и я едва услышала его шепот: