Клятва, которую мы даем

Когда я принял приглашение «Света», я знал, что Коралина — главный художник.

Я знал, что она будет здесь, и хотел ее увидеть.

После того, что случилось в «Вербене», и новостей о том, что Стивен вырвался на свободу, я хотел убедиться, что он не связался с ней. В этом не было никакого смысла, но я хотел убедиться, что с ней все в порядке.

Коралина Уиттакер — загадка для этого города.

Для меня.

Она — мираж, естественно возникающее оптическое явление, которое искривляет лучи света, создавая образ девушки, чье лицо знакомо, но на самом деле неизвестно.

Я восхищаюсь тем, во что она превратила себя. Как она превратила свою боль в ярость. Отбивалась от рук репортеров, которые задавали слишком много вопросов. Ожесточила свой взгляд, чтобы горожане перестали приближаться к ней на публике.

Она стала тем, кого боятся.

Я знаю, каково это.

Насколько проще быть устрашающим. Если люди боятся тебя, они не рискнут подойти близко.

По правде говоря, я не знаю Коралину.

Вообще не знаю.

Ни того, что заставляет ее смеяться, ни ее любимого цвета. Кем она хочет стать, когда вырастет, или есть ли у нее аллергия на моллюсков.

Вот что делает это… странным для меня. У меня есть связь с человеком, которого я почти не знаю.

Я не знаю ее так, как большинство, но я знаю ее так, как никто другой никогда не узнает.

Наши травмы — это родственные души, эмоциональные потрясения, которые разделяют два незнакомца на переплетении путей. Мы оба бежали, пытаясь забыть, и прошлое наказывает нас обоих за это.

«Свет», как организатор этого мероприятия, был для меня просто неким бонусом.

Хеди Тенор пришла в компанию моего отца, когда та только создавала организацию, и попросила нас стать соучредителями. По словам совета директоров, это был способ связать имя Хоторна с чем-то хорошим.

Я отказался.

Вместо этого я выписывал ей чек, когда им требовалось финансирование или пожертвование от имени Розмари. Я не хотел, чтобы эта организация, работа Хеди и ее боль стали инструментом маркетинга для «Хоторн Технолоджи».

Эти девочки заслуживают большего, чем просто жалость.

— Что ты видишь?

Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть на нее, неподвижно стоящую рядом со мной. Между нашими плечами расстояние в несколько дюймов. Знает ли она, насколько это очевидно? Как она физически и эмоционально держит других на расстоянии?

Я прослеживаю взглядом изгиб ее изящного носика, ногтями цвета индиго она заправляет прядь белых волос за ухо.

И что же я вижу?

Девушку, которой так или иначе восхищается почти каждый мужчина в этой комнате.

Не только потому, что она художник, а потому что она обаятельна. Это не имеет ничего общего с ее красотой. Многие женщины красивы, но именно так она незаметно привлекает к себе внимание, не подозревая о том, какой эффект производит на окружающих. Это проявляется в ее походке, жестах при разговоре, осанке.

В ее глазах появляется отрешенный блеск, из-за которого губы вытягиваются в прямую линию. Это делает ее неприступной, как будто ты не хочешь тревожить мысли, которые витают у нее в голове.

И все же…

Ты, блядь, ничего не можешь с собой поделать. У тебя практически нет выбора, кроме как увидеть ее поближе.

Не помогает и то, что серебристое платье, в которое она одета, облегает каждый изгиб, струится ниже груди и обнажает левую ногу чуть ниже бедра, подчеркивая изящество ее убийственной фигуры.

Я поворачиваюсь обратно к картине, засовывая руки в карманы.

— Человек, который слишком много думает и слишком мало говорит, — произношу я, гадая, оказывает ли мой голос на нее такой же эффект в этой освещенной комнате, как и в тени безмолвного коридора.

— В рейтинге Forbes «30 до 30» не упомянули, что ты искусствовед, — краем глаза я наблюдаю за тем, как она скрещивает стройные руки на груди.

— Ты веришь всему, что читаешь обо мне?

— То немногое, что я читала, похоже, было ложью, — я не упускаю из виду, как она выделила слово «немногое», желая напомнить мне о том, как мало я волнуюее. — Говорят, ты неразговорчив. Однако, похоже, это не так.

— С тобой.

Мой ответ удивляет ее. Может быть, это из-за честности, а может быть, из-за ее недоверия. Это правда, что я мало разговариваю, ни с незнакомцами и не ради веселья, но мне нравится разговаривать с ней.

Мне нравится знать, что кто-то хочет слышать мой голос, и, хотя она отрицает это, она хочет быть этим кем-то. Я думаю, что Коралина Уиттакер думает обо мне чаще, чем ей хотелось бы, чтобы я знал. Что она испытывает ко мне любопытство из-за той ночи в «Вербене»? Когда мой голос был единственным, что удерживало ее от падения за грань?

Я почувствовал это.

Эту связь. Ту, которую я почувствовал, когда увидел, как она покидает поместье Синклеров. Ту, что я почувствовал, когда навещал ее в больнице. Тот тайный язык, который понимали только мы двое, когда она звонила мне. Та маленькая ниточка судьбы, которая не позволяла мне отвести от нее взгляд в том клубе.

Она вибрировала между нами, как секрет.

Ее убивает, что она не может взять в руки ножницы и разрезать ее.

Меня убивает то, что я хочу большего.