Внутри дома на удивление уютно. Первым делом мы попадаем на кухню. Белые, обветренные шкафы охватывают угол, а в центре комнаты стоит большой кухонный островок, с потолка над которым свисают кастрюли и сковородки. На окне над глубокой двойной раковиной висят занавески в виде подсолнухов, что придает кухне атмосферу загородного дома.
На стене у лестницы висят фотографии — семья с тремя маленькими детьми, и я задаюсь вопросом, действительно ли это дом Мэддокса.
Гостиная такая же красивая, как и остальная часть дома. Большой диван стоит перед кирпичным камином, над камином висит телевизор.
— Просто уложи Моджо на диван, — говорит Мэддокс, напоминая мне, что он находится прямо за мной.
— Садись и оставайся с ним, — говорит мне Райдер, когда Моджо устраивается.
Ему не нужно повторять мне дважды. Я обхожу диван и сажусь, осторожно прижимаясь к Моджо.
Парни исчезают в другой комнате, но я знаю, что они недалеко, потому что слышу их приглушенные голоса. Я неловко устраиваюсь на диване и жду, пока они закончат свой разговор.
Когда они возвращаются, они выглядят такими же взбешенными, как и раньше. Я надеялась, что разговор разрешит то, из-за чего они ссорятся. Очевидно, нет.
— Мы оставим тебя здесь ненадолго, — объявляет Райдер. — Мы позаботимся о Такере… после я отвезу тебя обратно к тебе домой, и ты забудешь, что последние несколько недель вообще когда-либо происходили.
Его слова не должны причинять мне такую боль, но они причиняют. Они режут так глубоко, что мне кажется, будто мое сердце кровоточит. Он не только прогоняет меня, но и хочет, чтобы я все забыла. Я должна радоваться, должна испытывать облегчение от того, что он дает мне выход, способ начать жизнь с чистого листа, но мое глупое сердце не дает мне этого сделать.
Слезы наворачиваются на глаза, но я отгоняю их. У меня будет много времени, чтобы поплакать позже наедине.
— Это поможет ему отключиться на некоторое время, — говорит Райдер, протягивая Моджо таблетку, завернутую в сыр. — Ты можешь подняться наверх в комнату для гостей.
— Я лучше останусь здесь с Моджо, — говорю я ему, мой голос дрожит от непролитых слез и миллиона эмоций, бурлящих в моей душе.
— Как знаешь, — присоединяется к нашему разговору Мэддокс. — В холодильнике есть еда.
Я предполагаю, что он подразумевает, что я могу что-то съесть, не говоря об этом.
— Мы вернемся через несколько часов, — Райдер бросает на меня взгляд, который гласит:
— Хорошо, — кивнув, я наблюдаю, как они исчезают через парадную дверь. Я начинаю плакать, как только щелкает замок. Райдер, выходящий за дверь и не оглядывающийся, слишком сильно олицетворяет то, что он делает со мной.
Молча, я позволяю слезам свободно струиться и утешаюсь теплом, которое дает мне большое тело Моджо.
Вскоре после их ухода Моджо погружается в глубокий сон. Я продолжаю поглаживать его еще некоторое время после того, как он отключился, просто наслаждаясь тем, как его шерсть ощущается между моими пальцами.
Когда я больше не могу сидеть на месте, я поднимаюсь и прохаживаюсь по комнате. Я ощущаю себя здесь странно, особенно в одиночестве. Но это не мешает мне немного пошарить вокруг.
Я рассматриваю фотографию, висящую на стене. Присмотревшись, я понимаю, что дети — это два мальчика и девочка. Все они близки по возрасту, возможно, с разницей в год. Оба родителя выглядят счастливыми и влюбленными.
Первые несколько фотографий сделаны, когда дети, должно быть, учились в начальной школе. По мере продвижения по коридору дети становятся старше, пока не оказываются на выпускном в средней школе. Тогда я впервые узнаю его.
Он похож на другого человека без татуировок, бороды и постоянного сердитого хмурого выражения лица, но я уверена, что это Мэддокс. Я не могу не задаться вопросом, как он так сильно изменился. Что с ним случилось? Что случилось с его семьей?
Эти вопросы не дают мне покоя, мой желудок урчит, а с дивана доносится мягкий храп Моджо. Я иду на кухню, решив найти что-нибудь перекусить.
Хотя Мэддокс сказал, что у него есть еда, но открыв холодильник, я обнаруживаю, что он почти пуст. Как у типичного парня, у Мэддокса больше пива и всяких заправок, чем настоящей еды. Однако я обнаруживаю немного сыра и мяса для сэндвичей, спрятанных за упаковкой пива.
Я роюсь в шкафах в поисках хлеба, но быстро сдаюсь. Достав тарелку, я выкладываю на нее сыр и ветчину. Запах мяса заполняет мои ноздри, и меня охватывает волна тошноты.
Голод внезапно превращается в бурление в желудке, и я судорожно вздыхаю.
Бросившись к раковине, я хватаюсь за стойку по обе стороны и опускаю голову. Закрыв глаза, я делаю несколько глубоких вдохов через нос, пока тошнота не проходит.
Еще больше слез текут из моих глаз и стекают по лицу. Мне не нужно быть гением, чтобы понять, что это значит. Наш неизменный секс без презервативов настиг нас. У меня нет регулярных месячных, поэтому я не могу судить только по этому признаку, но тошнота в дополнение к этому — явный знак.