Клятва разведчика

— Где офицер? — спросил я и не услышал себя. И Юлька, кажется, не услышала, потому что помотала головой (у меня внутри всё перевернулось от этого её движения) и начала помогать мне подняться. У меня подламывались ноги и ухало под сердцем; при каждом уханье мозги падали в горло и я икал. Кажется, я успел перекатиться за корень сосны, но граната меня всё равно контузила. И, судя по всему, здорово. Я попытался повторить вопрос, но у меня получилось какое-то тяжёлое мычание — у Юльки даже лицо от жалости исказилось. «Господи Боже, а вдруг это навсегда?!» — с ужасом подумал я, плетясь к дороге на плечах Юльки и Женьки.

Убитых у нас не было. Гришке пуля сорвала волосы и кожу над правым ухом, Димке пробило навылет правое плечо. Около горящих машин лежали трупы легионеров — немцы ехали только на мотоциклах и в вездеходе. Они, впрочем, тоже были убиты, ушёл только тот офицер — а он-то, судя по всему, и был «шишкой». Около вездехода валялся труп женщины — серая юбка задралась, открыв красивые длинные ноги в узких сапогах на ажурном чулке, из правой руки выпала рукоятка «МП». Густые волосы склеили кровь и мозг — кто-то попал ей почти в упор над левым глазом, разворотив голову, — но я всё-таки узнал лицо. Подошедший Сашка, улыбаясь, указал на труп, что-то сказал — я осторожно кивнул, хотя ничего и не услышал.

Что он говорит — было ясно.

«Вот тебе и имение с рабами, сука», — подумал я. Мне хотелось сказать это вслух, но язык не ворочался. Но когда Макс и Олег Кирычев, дождавшись, пока девчонки отойдут за вездеходы, встали по сторонам убитой и начали мочиться на неё, пересмеиваясь и что-то говоря, я всё-таки отвернулся.

Мне и так было физически тошно. До такой степени, что я не сопротивлялся, когда меня уложили на собранные быстренько носилки.

28

Как назло, слышать я начал именно в тот момент, когда Мефодий Алексеевич подготовил для нас особо изощрённый загиб. В ушах щёлкнуло, страшная боль расколола голову, я схватился за виски и…

— …вашу!!! Вы бойцы или, это, банда?! А если бы вас, это, побили на х…р, это, как тогда?! А кто приказ, это, отдавал?! Вы, это, — разведка! Раз-вед-ка, б…дь, это, глаза и, это, уши, а не кол, это, в жопе!

— Ойрадигосподабогамефодийалексеевичради— христапомолчите… — прохрипел я и, сжимая голову, сел на пол: — Уууу… ууу…уй, б…я… ууйй, как ббоооо… нннааа… уйуйуй… — Я застучал в пол землянки каблуком ботинка, Юлька и Сашка присели рядом, Юлька прижала мою голову к груди, а Сашка зачем-то перехватил руки и начал их тереть. Дальше я плохо помню, потому что в себя пришёл, когда кто-то сказал у входа в нашу землянку:

— Арестованные, на хозработы.

Это немного смешно, но наше командование, разозлившись, посадило всё отделение под арест! На десять суток. Работ по лагерю хватало, и над нами покатывались, потому что обычно мы от них были избавлены, зато теперь отдувались по полной. Правда, это не касалось Димки — он был всё-таки раненый — и меня.

Мне было плохо. Куда хуже, чем в те дни, когда мне продырявили бедро. Голова болела так, что я не мог выдержать и стонал — совершенно непроизвольно. Особенно сильной боль становилась под утро. Один раз я во время такого приступа обделался по полной, а мочился в штаны раза три или четыре. Мне не было ни стыдно, ни неудобно — только больно, и в конце концов я перестал различать день и ночь, а делил время так: ОЧЕНЬ больно — можно терпеть. Говорить было больно. Глотать больно. Двигаться нестерпимо больно. Я глючил и, кажется, бредил своим прошлым — хорошо, что это именно как бред и воспринималось. Мефодий Алексеевич и даже Хокканен приходили несколько раз — командир даже сидел подолгу возле нар и вроде бы говорил, чтобы я не умирал.

Наверное, я в самом деле плохо выглядел. Лучше мне становилось, когда Юлька устраивалась рядом полулёжа, клала ладонь на лоб и начинала что-то напевать. Я почти видел, как боль — мне она представлялась бесформенным чудищем, усевшимся на голову и запустившим в мозг комариный хоботок, я даже несколько раз просил со слезами: «Прогоните его, пожалуйста, прогоните!» — прыжком убиралась в тёмный угол…

Я выбрался из этого состояния каким-то прыжком, сразу. Просто открыл глаза и понял, что голова не болит. Я был весь мокрый от пота, дико хотел пить. В землянке темно, сонно дышали ребята, а Юлька, держа ладонь у меня на лбу, тихонько напевала:

Во лугах вода
Разливается,
Во поле трава
Расстилается,
Бочка с мёдом
Катается,
Зять у ворот
Убивается:
— Тёща, встань!
Отопри ворота,
Отопри широки!
Отдайте моё,
Моё суженое,
Моё ряженое,
С добрыми людьми
Запорученное…

— Юль, дай попить, — попросил я.