Клятва золотого дракона (СИ)

Но Илидор упорно не желал объяснять, чего именно ждет от этой машины. Объяснять – значит ковыряться в собственных незаживающих ранах ржавой кочергой: крайне мало приятного, к тому же сами эти раны довольно унизительны – ведь они показывают, что есть некто достаточно сильный, чтобы сотворить с тобой такое, причем безнаказанно. Словом, Илидор не намерен был объяснять, почему дракон не может ждать ничего хорошего от машины, вот и всё, даже от такой маленькой, такой безобидной на вид, такой бесконечно дружелюбной машины.

Дракон подавил порыв обернуться, глаза его сверкнули. В самом деле, а какой кочерги ходовайка дружелюбна? Машины много чего умеют, но только не притворяться, эта весёлая мелкая гадость в самом деле рада всех их видеть, даже дракона. Одичала за сотни лет одиночества, да и весь разговор! Если бы Илидор столько лет проторчал в застывающей реке лавы, видя вокруг только кружащийся пепел и полное ничего – тоже был бы рад встретить кого угодно живого, наверное.

Даже врага?

Дракон снова подавил желание обернуться и получше рассмотреть ходовайку. Насмотрелся уже, спасибо.

Неужели действительно можно одичать настолько, чтобы радоваться врагу так искренне и настойчиво? Чтобы вилять перед ним вибриссами, проситься на ручки, проситься в попутчики? Дракон не знал. Он не мог себе представить двухсот лет одиночества, да и любых других двухсот лет тоже: Илидор даже по человеческим меркам был очень молод. Он только пытался представить, как это: долгое-долгое время находиться в поселении, засыпанном пеплом? Что бы он ощутил, если бы после всех этих долгих-долгих лет в пепельную пустоту пришел кто-нибудь из эльфов Донкернаса? Нет, не Найло – о нем особый разговор – и не один из тех безобидных старичков, вечно бормочущих и погруженных в размышления, а кто-нибудь из тех эльфов, которые лупили Илидора колючей плеткой, когда он был драконышем, из тех, кто морил его голодом, когда ему приходила охота хамить. Кто-нибудь из тех, кто возил его «на задания» в запертой клетке, которая стояла в телеге, затянутой тентом. Или оставлял его на ночь в машинной за какие-то мелкие дерзости, которых Илидор позволял себе предостаточно. А однажды он, еще драконыш, едва не оттяпал палец придурку-эльфёнку, сыну одного из донкернасских эльфов, которому взбрело в голову притащить ребёнка посмотреть на драконов. А ребенку взбрело в голову, что дергать драконов за крылья и за хвост – это потрясающе весело. Когда Илидор укусил этого остолопа, рёв поднялся на весь Донкернас, а отец эльфёнка схватил Илидора за хвост и так шваркнул о стальной корпус машины-дубилки, что от неё отлетела одна из шипованных конечностей. Из рук эльфа драконыш вывернулся и так нашипел на него, так яростно насверкал на него глазами, что тот предпочёл убраться поздорову, а потом Илидор целый вечер, борясь с тошнотой и не в силах выползти из машинной, лежал под стеной и смотрел на шипованные руки дубилки. Он тогда еще не понял, что его не связывает Слово, зато он знал другое: на самый крайний случай у любого дракона найдется, что противопоставить любому эльфу – но не найдется, что противопоставить машине.

И вот что бы он почувствовал, если бы провел много времени в тишине, пустоте и одиночестве, а потом в его обиталище пришел тот самый не-непобедимый враг – донкернасский эльф, который хватал его за хвост? Илидор был полностью уверен: он не побежал бы эльфу навстречу, размахивая вибриссами!

Что получается: ходовайка не видит в нем врага? Интересно, почему бы, ведь она не могла не участвовать в войнах с драконами: в сражения со слышащими воду бросали всех ходоваек, какие были. Может быть, эта машина потеряла память за минувшие годы или просто сошла с ума? Или её магическая сущность изменилась и уже не была той магией, которую вдохнул в неё когда-то безвестный гном-механист?

«И тот механист трепался, мол, магия драконов дана им силой самих гор Такарона! И, говорил он, не годится выставлять против них машины, созданные руками гномов, потому как у них другая сущность, противная горам!»

Если мертвую машину оживила лава, рожденная в недрах Такарона, напитанная не магией гномов, а магией старых драконьих поселений, магией костей с драконьих кладбищ, то… Быть может, потому ходовайка не ненавидит дракона, что стала скорее его дальним младшим родственником, чем творением гномов? Быть может, потому она так искренне ему рада и в самом деле пытается заслужить его расположение, расположение старшего сына Такарона? И пусть сам Илидор ощущает при виде ходовайки раздражение и отвращение – потому что привык ощущать их при виде машин, но ведь он совсем не чувствует того оцепенения, какое вызывают в нём другие машины, даже дохлые, как та прытка!

Если всё так, то эта ходовайка, хотя и умеет менять ипостась, не должна помешать изменить ипостась дракону.

Илидор остановился.

– Эй-эй! – Палбр поднял ладони и тут же встал так, чтобы закрыть от дракона машину.