Застолье в парикмахерской продолжалось до семи утра. Доселе незнакомые мужчины, старый немец и молодой русский сидели за столом и смотрели друг другу в глаза. Делали это они оба без страха. Кузнецову, который хорошо отдохнул и продолжал «хавать», немец по-настоящему нравился. Дед, как ему казалось, на все сто процентов был социалистическим человеком, интернационалистом. Александр в душе на себя немного «накричал», что почти все это время держал старика на мушке автомата Калашникова. Он со слезами на глазах на русском языке благодарил немца, что тот не выдал его полиции, дал ему кров и даже позволил ему помыться в душе. Цирюльник, чувствуя душевное тепло русского, в ответ ничего не говорил. Он только смеялся и временами позволял себе прикоснуться руками к его плечу. Молодого беглеца, одетого в добротный спортивный костюм и приличные кроссовки Алекса, сына старика, иногда такой «привет» хозяина не устраивал. Он, шевеля челюстями при поглощении очередного продуктового деликатеса, внимательно поглядывал на плешивого старика и приговаривал то по-русски, то по-немецки:
– Хорошо делаешь, товарищ немец… Данке, спасибо. Данке, геноссе…
Немец, слегка раскрасневшийся от вина, и без слов понимал знаки благодарности того, кто оставил советский гарнизон. Он много раз в душе благодарил преступника, который сохранил ему жизнь. Он поэтому сквозь пальцы смотрел на исполина, который очень рьяно исполнял «обычай» русских. Крепкое вино быстро брало верх над разумом изголодавшегося по человеческим порокам беглого солдата… Кутеж прервал стук в дверь, через пару секунд он повторился, затем раздался чей-то голос. Оставаться здесь, тем более, прятаться в подсобке хлебосольного деда, Кузнецов не решился. Он быстро подошел к окну, раздвинул большие и толстые занавески, затем провернул рукоятку на раме и выскочил вон. Каштанка последовала за своим хозяином…
Через пару минут беглец с собакой были уже в глубине леса. Через полчаса Кузнецов сделал вылазку из леса к противоположной стороне парикмахерской. Возле домика и вокруг него все было спокойно, волнение Александра вскоре улеглось. От деревни цирюльника, где ему удалось совершить все потребное для человека, он к обеду промахал километров двадцать. Он все это расстояние «махал» по лесам и полям. Заходил и на автострады. Водители машин и одинокие пешеходы, которые встречались на пути, навряд ли могли заподозрить в высоком молодом человеке, одетом в спортивный костюм черного цвета, дезертира Советской Армии. Да и физиономия у путника была вполне приличной, даже очень. Свидетельством этому были молодые девушки, которые при виде парня, уверенно шагающего по дороге, изредка ему сигналили. Сначала звуки клаксонов иномарок пугали пешехода, затем он привык к ним. Он иногда в ответ на это приостанавливался и махал рукой. Немецкие поклонницы, конечно, не могли предположить, что этот высокий и красивый парень является преступником, который дезертировал из Советской Армии. Лишь только наметанный глаз немецкого полицейского или советского военного патруля мог бы определить в этом человеке бывшего солдата. И то с большим трудом. Всевозможных «охотников» за дезертиром мог без всякого сомнения привлечь вещевой мешок советского производства. Идущего пугали не остатки съестной «роскоши», находящиеся в нем, а оружие. Автомат Калашникова в значительной степени отягощал вину беглого солдата. Он это прекрасно понимал, как и понимал необходимость иметь оружие, как средство защиты. Оставшиеся патроны верзила делил по-честному. Тридцать два патрона он «дарил» тем, кто хотел его уничтожить или взять в плен. Последний патрон, тридцать третий, он припас для себя, для самострела. Он никогда не исключал такой возможности ни при длительном пребывании на даче, ни у старого цирульника, и даже и сейчас. Он никому не собирался угрожать, ему же угрожали все…
На пути следования путника и его собаки появилась речка. Каких-либо опознавательных знаков на ее берегу не было. Да и в этом не было необходимости, указательные знаки ставились возле мостов или населенных пунктов. Селения и людей беглый продолжал бояться, и поэтому их сторонился. Родным и близким для него оставалась Каштанка, которая приустала и сразу же бросилась за хозяином в воду. Вода была очень прохладная и чистая. Вдоволь накупавшись возле берега, Кузнецов с удовольствием прилег на траву. Земная благодать притупила его бдительность, он не решился вытаскивать автомат из вещмешка. Он положил его себе под голову. Так было не только сподручней, но и безопаснее…