— Ручейная стая, — объяснил Фрэнк, — была когда-то самой маленькой стаей, а затем в одну кровавую ночь они поставили самую крупную стаю на колени.
Эвелин ещё крепче вцепилась в подлокотник дивана.
—
Моё тело стало таким холодным, что я боялась пошевелиться, опасаясь, что мои конечности могут просто отколоться, как сосульки.
— Вы предупредили Джулиана?
Фрэнк снова посмотрел на меня.
— Лиам встречается с ним сегодня. Он попытается заключить с ними союз.
Учитывая то, насколько сильно обе стаи противостояли друг другу, я почувствовала, что это было важно. Работали ли когда-нибудь сосновые и боулдеровцы вместе?
— Зачем ручейным убивать Эвереста? — спросила я после долгого молчания.
— Лиам считает, что это связано с Силлином, — сказал Фрэнк. — Мы ещё раз проверили твою спальню. Мы ничего там не нашли и надеемся, что никто, ни один ручейный, не добрался до того, что там было спрятано.
Эвелин спросила, что такое Силлин, и пока Фрэнк объяснял ей, я попыталась понять, где мой кузен мог спрятать таблетки. Если конечно речь шла о таблетках.
* * *
Чуть позже мы с Эвелин заехали в новую квартиру, которую я теперь должна была называть своим домом. Мы прибрались в квартире, застелили кровати и распаковали мою одежду. Всё это время она повторяла, что ей не нравится это решение, что мой дядя не в состоянии позаботиться обо мне и что я должна остаться с ней и Фрэнком. Она стала выглядеть ещё более несчастной, когда дядя забежал в квартиру с огромным чемоданом и несколькими картонными коробками, которые, казалось, должны были вот-вот взорваться.
Распаковывая вещи, он говорил что-то словно маньяк, и ни разу не упомянул Эвереста. Как будто он ещё не пережил смерть своего сына. Я спросила, как дела у Люси, чем заслужила его пристальный взгляд, за которым последовал его кислый ответ:
— Она убила нашего сына, покрывая его. Мне плевать, как у неё дела.
Когда Фрэнк в тот же вечер отвёз нас с Эвелин в штаб, там было так много припаркованных машин, что они растянулись по всей дороге. Каждый боулдеровец прибыл сюда со своей семьёй. Когда мы приблизились к телу, завёрнутому в белый саван, моё сердце замерло. Мне показалось, что я снова вижу тело своего отца. Тогда он тоже был закутан в белое. Оборотней не хоронили в гробах; их закапывали в землю, не накрывая ничем, кроме савана, чтобы вернуть их земле.
На мгновение мне показалось, что ткань, в которую был завернут мой кузен, принесли из гостиницы, но затем я выбросила эту глупую мысль из головы.
Хриплый стон пронзил неподвижный воздух — Люси.
Я не видела её с того дня, когда она взяла Эвелин в заложницы.
Мои чувства обострились при виде коленопреклоненной фигуры тёти. Я буквально слышала, как слёзы текут по её молочно-белым щекам, как бьётся её сердце, перекачивая кровь через её органы, как пот капает за пояс её чёрных брюк.
Эвелин сжала мою руку, сдержав моё внезапное желание вонзить клыки в горло тёти. Внезапно передо мной оказались Изобель и Нельсон. Нельсон кивнул мне, лицо его было искажено горем, Изобель же погладила меня по щеке и поймала мои пальцы, которые я сжала в кулак.
По другую сторону не очень глубокой ямы стоял Лиам, по бокам от него Лукас и Мэтт. Все трое торжественно сцепили руки перед собой и склонили головы. Я наблюдала за Лиамом, хотя он не смотрел на меня. Он уставился на яму.
Может быть, он вспомнил о похоронах своего отца?
Позволил бы он устроить Эвересту похороны, если бы мой кузен погиб от рук Альфы?
Лиам, должно быть, почувствовал тяжесть моего взгляда, потому что он поднял на меня глаза. Они были такими тёмными и покрасневшими. Плакал ли он или это был всего лишь признак усталости? Наверное, второе. Зачем Лиаму плакать из-за того, кого он ненавидел?
Я опустила взгляд на своего дядю, который прижал ладонь к останкам своего сына, закутанным в саван.
Я не стала этого делать.
Он заслуживал гораздо большего, чем мой суровый взгляд.
По его извиняющемуся поведению я заключила, что Коул обнаружил что-то на телефоне Эвереста.
Эрик начал с ритуального пения, которое сопровождало уход членов нашей стаи из этого мира, поэтому Лиам больше не пытался общаться со мной. Я не проронила ни единой слезинки, когда Эвереста опускали в вырытую яму. Я не плакала, пока его останки засыпали землёй. Я не издала ни единого звука, пока грязь с дождём сыпалась на белую ткань. С сухими глазами и пересохшим горлом я наблюдала за тем, как на него упал последний ком земли, а потом за тем, как Джеб похлопал по мягкому холмику, как будто укладывал своего сына спать в самый последний раз.
Когда все направились в штаб на поминки, я отошла от женщин, которые поддерживали меня, и подошла к той, которая всегда толкала меня на дно.
— Мне жаль, что он умер, — мой голос прозвучал безэмоционально.