Клятвы мертвых птиц

Ужинала Василиса в одиночестве. Ни Финист, ни Кирши так и не появились. Сегодня Мяун уговорил поужинать в столовой, «как нормальные люди», так что Василиса сидела за длинным дубовым столом и уныло жевала запечённую с грибами курятину под причитания Мяуна, который заваривал чай и жаловался на бездельника Тирга, позорившего своим беспечным поведением весь род домовых.

– Что бы сказала моя покойная матушка, увидев такой срам, – сокрушался Мяун.

– У тебя никогда не было матушки, – напомнила ему Василиса. – Домовые рождаются из человеческих желаний.

Мяуна это ничуть не смутило.

– А если бы была, ей бы такое точно не понравилось.

– Тебе виднее.

Мяун потоптался на месте, и перед Василисой появилась кружка, полная ромашкового отвара.

– Отчего ты такая грустная сегодня? – обеспокоенно спросил Мяун. – Я чем-то тебя обидел? Неужто Мяун причина твоих страданий?

– Что ты, – вежливо улыбнулась Василиса и поджала губы. – Я сама прекрасно справляюсь.

Повисло молчание. Наконец Василиса сказала:

– У тебя никогда не было такого, что ты вроде понимаешь, чего хочешь, и вот оно – только руку протяни, всё так просто и понятно. Но потом… понимаешь, что взять не можешь. И уже не знаешь, того ты хочешь или нет. То есть нет, конечно, того, но… боишься, что будет очень больно.

Мяун почесал задней лапой ухо и облизал усы, будто бы размышлял над словами Василисы.

– Не, не было такого, – в итоге ответил он. – У нас, у домовых, всё просто, мы берём, что положено, а что не положено, не берём. Если мне нужна мука для пирога, так я её и беру. А если нет муки, так смелю. А вот если зерна нет, то уже сложнее, конечно, надо Белогора просить, чтобы он Сияну в город послал. А боли я не боюсь. Бывает, обожгусь, конечно, печка у нас вон какая! Оно неприятно, конечно, что тут скажешь. Но боль проходит, а пирог остаётся. А вот если пирог спалить, это жаль, конечно, но и новый испечь можно. Уже так, зная, чего и как сделать, чтобы и его не спалить. Дровишек поменьше подбросить там или достать пораньше.

– Жалко, Мяун, что пироги не люди, – вздохнула Василиса.

– Это да, с людьми попроще.

Василиса рассмеялась:

– Попроще?

Мяун уверенно кивнул:

– Люди, в отличие от пирогов, говорить умеют.

Сказав это, домовой помчался вынимать из печи ватрушку, оставив Василису сидеть в задумчивости.

– Знала бы я ещё, что говорить, – пробормотала она себе под нос.

После ужина Василиса хотела вернуться в библиотеку и продолжить поиски, но поняла: сил хватит только умыться перед сном. Василиса натянула ночную сорочку, заботливо оставленную Мяуном на краешке кровати, и подошла к зеркалу. Провела рукой по волосам – они уже самую малость отросли и теперь прикрывали шрамы на шее. Василиса спустила с плеч сорочку, повернулась к зеркалу спиной, разглядывая вязь шрамов на лопатках. Ни разу ещё с момента возвращения в свой мир она толком не смотрела на себя в зеркало. Отчасти потому, что боялась увидеть, какой стала. Отчасти потому, что пыталась убедить себя в том, что это не важно.

«У всех Воронов есть шрамы, – говорила она себе. – Просто я сразу набрала впрок».

Подол сорочки скользнул вверх, открывая ноги и живот. Здесь шрамов было меньше – несколько белых трещин на животе и ещё одна угловатой змеёй спускалась по левому бедру. Пальцы отпустили подол, шрамы снова спрятались под тканью. Чёрные пальцы коснулись груди, там, где был ещё один шрам, оставленный разорванной клятвой.

Дверь скрипнула, Василиса обернулась, и сердце тут же провалилось в пятки. Чародейке на миг показалось, что она снова оказалась в маленькой комнате гостевого дома в Северных Землях.

На пороге стоял Финист. Это было совершенно невозможно, но Василиса ярко ощутила его злость, желание и ненависть. Он был пьян, но крепко держался на ногах. Взгляд его был таким решительным и властным, что буквально пригвоздил Василису к месту.

Финист прошёл в комнату и закрыл за собой дверь. Василиса сжала кулаки:

– Тебе лучше…

Она не успела договорить. Финист бросился к ней, одним махом прижал к стене, так что Василиса больно ударилась затылком, а его ладонь крепко зажала ей рот. Глаза чародейки расширились от ужаса. Это невозможно! Клятва не позволила бы ему…

– Я принёс клятву верности Мире, когда мне было семнадцать. – Шёпот Финиста обжёг Василисе ухо, и вся она задрожала. – И за десять лет научился кое-каким уловкам. Например, ты знала, что дурманящие напитки и травы помогают ей противостоять? Разумеется, я все ещё не могу убить тебя, красавица, да прямой приказ не оставит мне выбора. Но, к счастью, в моих силах не позволить тебе говорить.

Василиса толкнула Финиста в грудь, но тот даже не сдвинулся с места. Сердце колотилось загнанной птицей, а горячее тело Финиста с силой прижималось к её собственному, и Василиса чувствовала жар сквозь тонкую ткань ночной сорочки.

– Ты сводишь меня с ума. Твои чувства, – Финист сокрушённо поморщился. – Ты без конца что-то чувствуешь. Твоя боль, твои сомнения, твоё возбуждение, твой страх – даже вино не может их заглушить. А я старался, красавица, о-очень старался.