Кляуза. Жизнь за квартиру

– За какую правду? – спросил он, неожиданно посерьезнев. – Если бы ваша газета искала правду, то не рылась бы в грязном белье преподавателей, а попыталась бы ответить на волнующие всех вопросы?

– Это на какие же?

– На какие?! Во-первых, почему все большие предприятия области лежат на боку? Во-вторых, что творится у нас в сельском хозяйстве – ведь все под корешок разрушила «прихватизация»! Но за такое любопытство вашему брату, газетчику, запросто можно оттуда (Крутяков ткнул пальцем вверх) крепко по башке получить! Но тогда бы вас уважали люди, вот тогда вы бы по праву назывались «Рабочим словом». А так… Да что там говорить – попусту время тратить! Вот вы, молодой человек, выясните сначала, хотя бы для себя: кто сообща ворует деньги в нашем лицее и в вашей редакции? Слабо? Может быть, тогда и анонима не понадобится вычислять?

Крутяков разошелся не на шутку. На него даже шикнули, и он обиженно умолк, отвернувшись от репортера.

Собрание между тем набирало ход. Выходившие на трибуну клеймили позором тех, кто мешает «творческому процессу». Только сейчас Пеньчук заметил, что в руке у каждого оратора торчит заготовленная шпаргалка. Педагог Руденко по бумажке заявил, что он вообще боится говорить при Сопелеве – никогда не знаешь, чем обернуться для тебя твои же собственные слова.

Интеллигентные супруги – преподаватели Тарасюки чуть ли не хором твердили о том, как тлетворно влияет деятельность Сопелева на обстановку в педагогическом коллективе, на юные души учащихся.

Завершились яркие обличения… рыданиями. Надежда Павловна Осинская, вытирая шпаргалкой то ли слезы, то ли слюни, запричитала с трибуны о том, что директор-то наш бедненький, Виталий Константинович, так старается, так, можно сказать, убивается ради блага родного коллектива! А какой-то, извините, интриган, какой-то, извините, выскочка (бурные аплодисменты), подрывает и авторитет лицея, и здоровье нашего дорогого руководителя! (Бурные продолжительные аплодисменты).

Торжество победителей сильно подпортило неожиданное появление на сцене самого «кляузника». Сопелев размахивал обеими руками с зажатыми в них листками, чем невольно привлек к себе внимание зала и заставил умолкнуть недовольно ворчавших противников.

– Вот – это так называемый отчет уважаемой комиссии! – Геннадий Федорович высоко над головой, чтобы видно было всем, поднял своей правой тоненькой ручкой один лист. – А вот – его черновик! – Сопелев протянул левой рукой другой листок к глазам собравшихся. – Узнаете почерк? Да-да, это рука нашего любимого директора! Ответьте прямо, глядя в глаза всем, товарищ Офицеров, кто состряпал вам этот «документ», когда вы весело проводили время по ресторанам нашего гостеприимного города!?

Раздались бешеные аплодисменты. Правда, многие из аплодировавших тут же и спрятались от глаз всевидящего руководства за спины впереди сидящих. Зато технический персонал лицея («пролетарии!») веселился вовсю и открыто. Товарищ Офицеров вспыхнул от гнева и поспешно покинул зал. Его бегство было, как нельзя на руку сторонникам Сопелева. Это отметил в записной Олег Пеньчук, четко выполняя инструкции заместителя редактора Порошина.

Бомба для… редакции

– Что ж, материал собран добротный, – в первый раз похвалил Пеньчука «говешек», прочитав его «разгромную» статью об известном в городе кляузнике. – Только имена измени, да и заголовок поставим покруче.

Порошин зачеркнул предложенное Пеньчуком «А Васька слушает, да ест», и решительно вывел «Страшный человек». Полюбовавшись новым заголовком, заместитель редактора оттолкнул материал: «Все! Можешь отдавать в печать! Молодец!» – добавил Порошин вслед выходившему из кабинета Пеньчуку.

Олежка и млел от похвал начальства, и внутренне содрогался при мысли: а вдруг руководителям редакции станет известна вся правда о том, как он добыл материал.

Ведь, во-первых, он скрыл от Порошина тот факт, что откровения коллег Сопелева записаны им не с глазу на глаз, как сообщалось в статье, а на каком-то липовом «собрании коллектива», под строжайшим присмотром директора лицея. Подвох для редакции заключался в том, что начнись судебное разбирательство по поводу скандальной публикации, и все, упомянутые в статье бесстрашные критики «пасквилянта», все, как один, откажутся от своих слов, ссылаясь на то, что их принудил к этому Танцуев. (Так оно и случилось!)

Мало того, Пеньчук утаил от Порошина факт бегства с собрания столичного ревизора Офицерова. Не сообщил и о том, как победно размахивал добытыми «разоблачительными документами» Сопелев.

Статья вышла – и разорвалась бомба! Сначала все поздравляли Олежку с удачным дебютом. Говорили всякие комплименты, и даже «колхозники» стали с ним обходиться повежливей. Но не прошло и трех дней, как в редакцию от Сопелева пришло требование опровержения статьи. Порошин вызвал к себе Пеньчука.

– Статью ты написал хорошую, поднял, так сказать, волну, – начал Порошин, как всегда, издалека. – Осталось маленькое «но» – нет мнения о происходящем самого виновника смуты – Сопелева!

Олежка зябко поежился. Порошин заметил реакцию новичка.