Клязьма и Укатанагон

Первый раз Никитин появился на работе у Татьяны через месяц после того, как приняли Костю Картушева. Девушки обедали – каждая сидела за своим столом и ела то, что принесла из дома. Он постучал, заглянул в дверь и попросил, чтобы Крупнова Татьяна Ивановна вышла на минутку во двор по личному вопросу. Она сказала: «Хорошо, сейчас выйду», – но вышла не сразу и встала, натягивая перчатки, сначала у двери офиса – он сидел на лавочке в узком скверике, шедшем вдоль их здания: короткая стрижка, черная кожаная куртка, свитер и черные спортивные штаны с полосой. Сидел уверенно, спиной к их окнам. Она подошла и села рядом. Он сказал: «Не бойтесь, меня зовут Павел. У Костиных ребят кое-что осталось из общего. Его доля вот здесь, в пакете». Он переложил из левой в правую руку большой пакет и положил его на лавочку между ними. Она тут же резко отодвинулась и стала смотреть в упор на двух мамаш, приближающихся с колясками по бульварчику: вот придурок… фу-ты ну-ты, на «вы», и тут сразу две мамаши… никто давно не рожает, десять беременных на весь Владимир, а тут сразу две дуры ментовские по холоду кукол катают… Сказала нарочито громко и четко, под запись: «Я этим ничем не занимаюсь, зря вы пришли, я вообще не понимаю, о чем вы говорите, забирайте свое добро, мне чужого не надо, не притронусь».

– А, черт, – сказал он огорченно, – вы не поняли, никаких условий, просто попросили передать.

Она отодвинулась еще дальше (бабы с колясками приблизились), повернулась к нему и, убрав руки за спину, улыбнулась:

– Я, кажется, вам ясно сказала: мне чужого не надо.

– Нет, – сказал упрямый придурок, – вы не поняли: здесь деньги, а не то, что вы подумали.

Она подождала: две мамаши, глянув на них, не задерживаясь, проехали мимо, и, по крайней мере у одной, в коляске кряхтел и шевелился ребенок… и вроде не собираются разворачивать свои коляски… Парень огорчился как-то очень натурально, да и сейчас тон был грубовато-искренний, может, и не мент. Она сменила тон и сказала: «Все равно, оставьте себе». И тут он вдруг, со словами «извините, себе я это оставить никак не могу», встал и пошел. Она ахнула: сейчас сзади сфотографируют ее одну с пакетом – «чей же он еще тут, кроме как не ваш?» – и вот тебя типа поймали с поличным. Она резко обернулась: никого. «Вообще не нужно было садиться с ним рядом, – мелькнуло в голове, – сказать стоя и тут же уходить, вот так ведь и влипают…» Никто, правда, не подходил… заметила, что в окно офиса на нее Оля смотрит. К этой лавке, поняла она вдруг, не очень-то и подойдешь незаметно, можно было не оборачиваться: все, что сзади, видно в витрине напротив. Хитрый парень-то оказался, сел правильно. Спокойно, психовать нечего. Она посмотрела ему вслед, посидела, поглядела по сторонам – пусто, подвинулась к пакету и выкурила сигаретку назло всем Олям, следящим из всех окон, и – да хрен с вами со всеми – взяла большой пакет рукавом пальто – и пошла на работу. Сказала: бабушка дурачка какого-то деревенского с продуктами прислала, завтра принесу, угощу вас.

– Не очень-то он был на дурачка похож в кожаной-то куртке, – пробурчала из-за своего стола Ольга.

– Ты, Оль, тоже на дурочку не похожа, – улыбаясь ей, ответила Татьяна. Осталась после работы «кое-что дописать». Никогда столько денег у нее в руках не было. Заперла их в сейфе на работе и за несколько раз в течение трех дней перевезла домой.

Через месяц почти, когда она вышла на улицу после рабочего дня, он сидел на другой лавочке, уже лицом к их двери, и смотрел на нее. Она остановилась на секунду, потом отвернулась и пошла к остановке автобуса. В автобусе он стоял недалеко от нее и вышел вместе с ней. Пройдя немного рядом, сказал:

– Я только провожу, не бойтесь.

Она остановилась:

– Что вы все время меня успокаиваете, а? Чего я должна бояться? Вы что, Гудвин, великий и ужасный?

– Да нет, это я так, наоборот, говорю, чтобы вы не боялись ничего…

Она, не двигаясь с места, сказала:

– Вот опять… ладно, раз так просите, я не буду бояться. Спасибо, что проводили.

Они стояли, он говорил какую-то ерунду, она не двигалась с места и не отвечала. Просто стояла и молчала, смотрела в землю. Он понял, замолчал, потом сказал: «На сегодня все, спасибо за внимание», – сошел с дороги и оперся плечом о дерево, типа «иди, никто тебя не держит, я тут просто отдыхаю». Она шла к дому и чувствовала, как он провожает ее глазами. Мать была в Поречье. Ей было совершенно понятно, во что ее хотят втянуть, зачем дали деньги и что будет дальше. Откладывать больше было нельзя. Она включила телевизор и стала делать домашние дела. Окна легко просматривались, поэтому около десяти поставила будильник на четыре тридцать, потушила свет, в полутьме кое-как собрала вещи, немного поспала и с первым утренним поездом уехала в Москву, сделав наконец то, что давно задумывала, но для чего никак не хватало решимости.