Клич перелетных гусей. Японская классическая поэзия XVII – начала XIX века в переводах Александра Долина

К началу эпохи Эдо классический жанр танка, или, в более точном обозначении, вака, пребывал в состоянии очевидного упадка. На смену великолепным антологиям раннего Средневековья – «Манъёсю» («Собрание мириад листьев»), «Кокинвакасю» («Собрание старых и новых песен Японии»), «Синкокинсю» («Новое собрание старых и новых песен Японии») – пришли эпигонские сборники, призванные удовлетворять главным образом вкусы дворцовой знати. Условная, раз и навсегда запрограммированная поэтика вака зиждилась на омертвевших основах.

Что же вызвало новый подъем угасающего жанра в пору, когда его окончательное вырождение казалось неизбежным? В самом общем смысле первопричиной был, конечно, бурный расцвет демократической буржуазной городской культуры начиная с годов Гэнроку (1688–1703). Расцвет, знаменовавшийся появлением школы укиё-э в живописи и гравюре, становлением театра Кабуки и Дзёрури на базе первоклассной драматургии (Тикамацу, Ки-но, Кайон, Цуруя Намбоку), кристаллизацией бытовой новеллы и повести (Ихара Сайкаку) и, наконец, небывалым ростом всенародной популярности хайку.

Укрепление национального самосознания в едином мощном государстве привело в XVIII в. к развитию филологии и философии в русле так называемой «национальной школы» (кокугаку), которая выступила против засилья «китайских наук» – традиционного комплекса конфуцианских гуманитарных дисциплин. Грандиозные эксперименты по реконструкции, расшифровке и комментированию таких памятников, как «Манъёсю», «Кокинвакасю» и «Гэндзи-моногатари», стали связующим звеном между литературой раннего и позднего Средневековья. Они пробудили также интерес к вака. Лидеры «национальной школы» Камо Мабути и Мотоори Норинага видели в танка, самом представительном отечественном жанре поэзии, истоки истинно японского духа (ямато-дамасий). Изучение и сочинение танка стало для всех ревнителей японской самобытности священным долгом, хотя не всегда их творчество приносило достойные плоды.

Под влиянием идей кокугаку в борьбе против господствующего неоконфуцианства и усиливающихся прозападных настроений оформилось дидактическое направление гражданской поэзии вака, в котором отстаивались чистота родного языка, патриархальное благородство нравов, мистическая глубина и величие японского духа:

Напрасно дерзают
о сути вещей толковать
китайские старцы,
когда не дано им постичь
Неисповедимого суть!..

(Мотоори Норинага)

Нет ничего удивительного в том, что сами поэты и филологи «национальной школы» прониклись духом древних танка, находя в них великолепный пример для подражания. Наиболее талантливым из этой плеяды был, очевидно, Камо Мабути. Перводвигателем поэзии он провозгласил макото – истинность и искренность эстетического переживания. Мабути был страстным поклонником древней антологии «Манъёсю», этой книги книг японской литературы. Он считал, что куртуазная лирика хэйанских поэтов XI–XII вв. лишь извратила изначальную природу танка, которой присущи сдержанность эмоций и лаконизм изобразительных средств. Всю жизнь он посвятил воскрешению классических памятников, однако поэзия самого Мабути настолько чиста и прозрачна, что связь ее с текстами тысячелетней давности воспринимается весьма условно.

Немалую роль в формировании особенностей лирики вака Камо Мабути, Таясу Мунэтакэ, Рёкана, Кагава Кагэки, Татибана Акэми и Окума Котомити сыграла ее преемственность по отношению к хайку школы Басё, отрицавшей версифицирование по шаблону и требовавшей от поэта прежде всего подлинности чувства. Такие принципы поэтики Басё, как ваби, саби, сибуми, каруми, фуэки рюко высоко ценились поздними мастерами вака, хотя и никогда не интерпретировались в виде догмы.

Характер вака эпохи Эдо раскрывается в сочетании мощной древнеклассической традиции и влияния новой городской поэзии – хайку, шуточных трехстиший сэнрю, комических «сумасбродных песен» кёка. Безусловно, базой для возрождения вака послужила испытанная веками классическая поэтика с ее детализацией «сезонных» образов, рафинированной лексикой и разработанной системой стилистических приемов. Как и стихи их многочисленных предшественников, строфы Мабути, Роана или Кагэки изобилуют хорошо знакомой читателю символикой: аромат отцветающей сливы, шум сосен на ветру, тоскливый зов кукушки, пение соловья, заросшая плющом дверь в хижину отшельника… Часто можно встретить в качестве хонка, «изначальной песни», на которую проецируется образная фактура пятистишия, известные стихотворения из древних антологий. Порой поэт апеллирует непосредственно к любимым авторам прошлого, как, например, в стихотворении Рёкана, сложенном на могиле Сайгё, или в посвящении «Старцу Басё» Кагэки.