Клич

В доме Докукиных вокруг только что вскипевшего самовара собралось все семейство: глава дома Сидор Захарович, дородный краснощекий мужик с расчесанной на две стороны русой бородой, восседал во главе стола в красной рубахе; жена его Ираида Сергеевна, худая и востроносенькая, с добрыми выпуклыми глазами на бледном впалом личике, приятно жмурясь, разливала чай; две дочери Докукиных, уже на выданье, белокурые и миловидные девицы, кося глазками, потягивали из блюдечек, а младшенький Алешка, пачкая пальчики, сосал леденцы; сидели за столом и мирно беседовали с хозяином еще двое средних лет незнакомцев. Один был чернобород и немножко смахивал на цыгана, глаза острые и внимательные; другой рыжеват, взгляд слегка рассеянный; однако можно было с полной уверенностью сказать, что это братья — так много было общего в их манерах, привычке говорить и во всем том, что принято называть породой.

Хозяин шумно обрадовался гостям, выбрался из-за стола и принялся обнимать сначала Сашу, которого знал давно и принимал у себя запросто, потом Николая ("Столетов, Столетов — весь в батюшку!"), потом чмокнул в щечку зардевшуюся Анну, а Зиночку подхватил под мышки, поцеловал в носик и подбросил к самому потолку. Покончив с церемониями, он пригласил всех к огромному столу, между прочим представляя тех, кто не был еще знаком:

"Братья Третьяковы — Павел и Сергей".

"Николай Григорьевич", — прищелкнув каблуками и слегка склонив голову, представился старший Столетов. Саша только пожал братьям руки, так как был с ними уже давно и довольно хорошо знаком.

"Сразу видно человека военного, — сказал Павел Михайлович, не без любопытства, но очень благожелательно разглядывая Николая. — Александр Григорьевич много и увлеченно рассказывал нам о вас".

"Весьма польщен", — отвечал Николай Григорьевич, не зная еще, как вести себя в неожиданной для него обстановке. Случилось так, что он оказался в центре внимания. Саша почувствовал это, засмеялся и потянул брата к столу.

"Ты не смущайся, здесь все свои", — сказал он просто и, сев поближе к самовару, стал рассказывать какой-то только что слышанный университетский анекдот. Анекдот оказался несмешным, но все рассмеялись, и скоро за столом установилось то непринужденное согласие и взаимопонимание, какое бывает в большой и дружной семье. Сидор Захарович снял со стены гитару, к которой не прикасался уже несколько лет, настроил ее и, склонив набок голову, тихо, но с чувством спел романс "Кто мог любить так страстно", старшая из дочерей подпевала ему, и довольно мило. Все остались довольны, а после, когда уже свечерело, отправились гулять на Даниловское кладбище.

По дороге как-то сразу и непринужденно образовались три группы: впереди шествовали Сидор Захарович в светло-сером пиджаке и белой фуражке с увесистой тростью, украшенной серебряным набалдашником, и Ираида Сергеевна в чепчике и мантилье с обильными цветочками, ленточками и кружевами, с ними обе дочери, одетые не менее живописно; за ними — Зиночка, сын Докукиных, Алешка, и Анна, а уж позади всех шли, занятые беседой и словно бы не замечая никого вокруг, братья Третьяковы и Николай с Александром.

"Батюшка наш Михаил Захарович, должен вам сказать, был человеком не совсем обыкновенным, — говорил глухим голосом Павел Михайлович. — Систематического образования не получил, но мог вести беседу о чем угодно. Учился грамоте у голутвинского дьячка Константина, а объяснял, бывало, так: окончил Голутвинский Константиновский институт. Нас не баловал и с младых ногтей приучал к работе. Я, например, с пятнадцати лет вел торговые книги, и не без успеха…"

Тут, к месту, Сергей Михайлович вспомнил, как однажды, не спросясь у отца, купил себе щегольские ботинки, за что получил изрядную взбучку.

Перескакивая в разговоре с предмета на предмет, как-то незаметно перешли на живопись, и Николай Григорьевич был поражен обширными знаниями братьев, касающимися в особенности старых голландских мастеров. Выяснилось, что в их доме в Лаврушинском переулке собрана богатая коллекция картин.

"Самого меня больше интересуют русские мастера, — словно бы оправдываясь, произнес Павел Михайлович. — Маловато, знаете ли, опыта и знаний — недолго и впросак угодить, подсунут какую-нибудь подделку. Зато, скажу вам, из наших художников есть просто великолепные — и в цвете, и в композиции работают ничуть не хуже западных".

И он принялся рассказывать о своих приобретениях.

"А бывали ли вы на выставке Верещагина?" — вдруг поинтересовался Николай Григорьевич и был удивлен, когда Павел Михайлович остановился и пронизал его взглядом своих внимательных карих глаз.

"Что — понравилось?" — спросил он взволнованно.

"Мне кажется, все это очень достоверно. По-моему, талантливый живописец".

"Вот, — обратился Павел Михайлович к брату и тут же снова повернулся к Столетову. — А вас-то, вас-то что привлекло на выставку?"

"Не только живопись. И не столько. Видите ли, по долгу службы мне предстоит в самые ближайшие дни отправиться в Туркестан".