Клиент

— Мамаша Лав настоящая итальянка, — пояснила Реджи, поглаживая кошку. — Ее родители родились в Италии и иммигрировали в эту страну в 1902 году. Так что я наполовину итальянка.

— А мистер Лав? — спросил Марк с полным ртом. И руки, и губы у него были в масле.

— Паренек из Мемфиса. Они поженились, когда ей было шестнадцать…

— Семнадцать, — поправила мамаша Лав, не оборачиваясь.

Теперь мамаша Лав ставила на стол тарелки и раскладывала приборы. Реджи встала, собрала украшения, одновременно столкнув кошку с колен, и спросила:

— Скоро будем ужинать?

— Через минуту.

— Побегу переоденусь.

Эксл села у ног Марка и потерлась о них головой.

— Мне очень жаль, что так получилось с твоим братишкой, — сказала мамаша Лав, посмотрев на дверь и убедившись, что Реджи в самом деле ушла.

Марк проглотил хлеб и вытер рот салфеткой.

— Он поправится. У нас хорошие врачи.

— И у тебя самый лучший адвокат в мире, — произнесла она строго в без улыбки, дожидаясь подтверждения.

— Совершенно верно, — согласился Марк.

Она одобрительно кивнула и направилась к раковине.

— Что же такого вы могли там видеть?

Марк пил чай и смотрел на седой пучок. Может статься, что ему долго и нудно придется отвечать на вопросы. Лучше сразу положить этому конец.

— Реджи не велела мне распространяться об этом. — Он принялся за второй кусок хлеба.

— О, Реджи всегда так говорит! Но мне ты можешь рассказать. Все ее ребятишки делятся со мной.

За последние сорок девять часов он здорово поднаторел в тактике допросов. Не отвечай сразу. Потом задай свой вопрос.

— А она часто привозит сюда детей?

Мамаша Лав сняла кастрюлю с плиты и немного подумала.

— Может, пару раз в месяц. Ей хочется их как следует накормить, вот она и привозит их. Иногда они остаются ночевать. Одна маленькая девочка целый месяц жила. Такая жалкая. Ее Андреа звали. Суд отнял ее у родителей, потому что они поклонялись Сатане, приносили в жертву животных и все такое. Она была такой печальной. Жила наверху, в бывшей спальне Реджи, и очень плакала, когда пришла пора уезжать. Просто сердце мне надорвала. Я сказала Реджи: «Больше никаких детей», но Реджи делает то, что хочет. А знаешь, ты ей действительно нравишься.

— Что же случилось с Андреа потом?

— Вернули родителям. Я каждый день за нее молюсь. Ты в церковь ходишь?

— Иногда.

— Ты хороший католик?

— Нет. Это такая маленькая, ну, я не знаю какая, церковь. Но не католическая. Наверное, баптистская. Мы не часто ходим.

Мамаша Лав озабоченно слушала. Она была глубоко поражена, что он не знает, в какую именно церковь ходит.

— Может, я возьму тебя с собой в свою церковь? Святого Луки. Очень красивая. Католики знают, как строить красивые церкви.

Он кивнул, но не нашелся, что сказать. В мгновение ока она забыла о церквах и вернулась к духовке, открыв дверцу и изучая содержимое с сосредоточенностью доктора Гринуэя. Затем что-то пробормотала про себя, из чего можно было заключить, что она довольна.

— Иди и вымой руки, Марк, там, в конце холла. Теперь дети редко моют руки. Иди-иди. — Марк запихнул остаток хлеба в рот и пошел следом за Эксл в ванную комнату.

Когда он вернулся, Реджи уже сидела за столом и просматривала почту. Мамаша Лав открыла духовку и достала оттуда посудину, покрытую фольгой.

— Запеканка, — сообщила ему Реджи с явным предвкушением удовольствия.

Мамаша Лав пустилась в описание краткой истории блюда, одновременно нарезая запеканку огромными кусками и большой ложкой раскладывая ее по тарелкам. От сковородки шел пар.

— В моей семье этот рецепт передавался из поколения в поколение, — говорила она, глядя на Марка, как будто того безумно интересовало происхождение запеканки. Ему бы поскорее получить ее на тарелке. — Мы привезли его с собой. Я умела ее печь в десять лет и часто это делала. Отец очень любил. — Реджи подняла глаза к потолку и подмигнула Марку. — В ней четыре слоя, и в каждом разный сорт сыра. — Она выложила идеальные квадраты запеканки на каждую тарелку. Четыре сорта сыра перемешались и вытекали из макарон.

Зазвонил телефон, и Реджи сняла трубку.

— Давай, Марк, ешь, — сказала мамаша Лав и торжественно поставила перед ним тарелку. Потом кивнула в сторону спины Реджи. — Она может проговорить сутки. — Реджи то слушала, то что-то тихо бросала в трубку. Яснее ясного, для их ушей это не предназначалось.

Марк отделил вилкой большой кусок, подул, чтобы немного остыло, и осторожно отправил в рот. Он жевал медленно, наслаждаясь вкусом мясного соуса, сыра и неизвестно еще чего. Даже шпинат казался божественным.

Мамаша Лав смотрела на него и ждала. Она налила себе вторую рюмку вина и застыла, не донеся ее до рта, в ожидании приговора рецепту ее прапрабабушки.

— Замечательно, — оценил он, потянувшись за вторым куском. — Просто замечательно. — Он ел запеканку один раз в жизни, когда мать вынула пластмассовый контейнер из микроволновой печи и подала ее на ужин. Замороженная «запеканка Свенсона», или что-то в этом роде. Он запомнил резиновый вкус. Ничего общего с тем, что он ел сейчас.

— Значит, тебе нравится, — с удовольствием произнесла мамаша Лав, отпивая глоток вина.