Кликун-Камень

Ему напыщенно ответил длинный человек в очках, с редкой бородкой клинышком:

— Мальчишки пытаются решить судьбу России! Долой его! Святое служение Родине хочет обесчестить!

На площади поднялся гневный шум:

— Да что ты его слушаешь, Михайлыч?

С митинга Малышев шел какими-то переулками, не решаясь оглянуться. За ним слышались отчетливые шаги.

«Веду хвоста! Неужели возьмут?» — он мысленно перебирал содержимое карманов. Там все было незначительно, не выдавало. А вот в нагрудном кармане — текст листовки. «Достать небрежным жестом около харчовки, будто проверяю, со мной ли деньги… Приостановиться? Нет, еще рано…»

Ровным шагом, обычной размашистой походкой он продолжал путь.

А шаги все ближе. Легкие шаги, открытые. Это не шпик, нет. У того шаги крадущиеся, как у кошки, то исчезают, то возникают. А эти — честные, как у детей. Идут двое.

Малышев даже услышал голоса. От сердца отлегло, но он продолжал путь походкой занятого человека.

Шаги совсем рядом. Вот и харчовка. У коновязи стоит лошадь.

— Господин Малышев, — послышался сзади нежный девичий голосок.

— Не господин, не понимаешь, что ли, Вера? — и громко: — Товарищ Малышев!

Он обернулся спокойно. Перед ним стояли две гимназистки.

— Слушаю, девочки…

Те наперебой заговорили:

— Мы давно хотим…

— У нас в гимназии кружок.

— Тише ты… Мой отец Степан Смолин, он сослан сюда… А меня звать Светлана.

Малышев строго посмотрел на девочек, не желая поддерживать этот разговор на улице. Смуглянка указала на подругу:

— А это — Вера Краснова. А мама литературу распределяет.

— Что же, родители докладывают тебе, чем они заняты?

— Ой, что вы… Нет. Я сама узнала. Но я тоже с вами… У нас кружок…

— А если я не Малышев, а вы, девочки, выдаете и папу, и маму, и кружок в гимназии чужому человеку?

— Ой, что вы!.. — В коротком смешке беленькой даже послышалось презрение: — Мы уже умеем конспирироваться, а вас мы не раз слушали…

— Да мы вас из тысячи узнаем…

— Ну хорошо, и чего же вы хотите от меня?

— Работы.

— Работы, Иван Михайлович!

Он медленно направился дальше. Девушки шли рядом. Около полицейской будки они взяли его с обеих сторон под руку. Беленькая, не меняя голоса, продолжала:

— Я так рада, что ты, наконец, приехал… А как там дядя живет? А уж мама обрадуется!

Иван понял: девчонки доказывают, что, действительно, умеют конспирироваться. Весело сказал:

— Дядя живет по-прежнему, а маму я уже видел.

Полицейский пост остался позади. Девушки упоенно продолжали рассказывать «новости».

— У нас был бал в гимназии…

— Мы делали кружечный сбор в пользу раненых!

Иван Михайлович размышлял: «А что, и эти пичужки помогут… вестовыми будут…»

— Наверное, листовки переписываете, размножаете? — спросил он, вспоминая Пермь, Юрия Чекина.

— Ой, верно! А как вы знаете?

— Знаю. Наверно, снимете листовку с забора, перепишете и расклеиваете вместо одной — сотню?

— Верно! Все верно! Но откуда вы знаете?

— Знаю… Ну, вот что, девочки, все мы выяснили: «дядя» здоров, «мама» знает. Если хотите помогать делу, передайте записку по адресу.

Остановились. Малышев набросал в блокноте несколько строк, объяснил, где найти нужный адрес.

— Там вам дадут дело… Учиться будете…

Девочки, счастливые, тотчас же его оставили.

XV

В огромном зале страхового общества «Россия» каждый день группами сидели, стояли люди, выясняли какие-то дела. Что особенного в том, если конторщик фирмы братьев Агафуровых Малышев несколько минут постоит рядом со служащим этого общества Леонидом Вайнером или Николаем Давыдовым, машинистом верх-исетской «кукушки»? Бывало, Малышев и Вайнер заглядывали домой к Давыдову. Что в этом особенного? Никто ведь не знал, что на квартире Давыдова они целыми ночами печатали листовки.

Река Исеть и два пруда будто притягивали дома, усеявшие их берега. Большой пустырь отделял город от рабочего поселка Верх-Исетского завода. Четыре церкви блестят маковками. Прокопченные крыши домов высятся, как частокол. За каждым домом — огород.

По вечерам, когда город погружался во тьму, зажигались фонари у заводоуправления, у магазинов.

Верх-Исетский завод как бы втиснулся в берег широкого пруда.

С пригорков виднелись его трубы. Дым, выбуривая из них, таял, расползался, прикрывая небо и землю зыбкой пеленой.

За поселком — торфяники, дальше — увалы, покрытые лесом, — все тут знал Иван Михайлович. Уже и лица встречных были ему знакомы.

Центром подпольной работы большевиков было правление заводской больничной кассы в двухэтажном доме верх-исетских рабочих-большевиков братьев Ливадных по Матренинской улице.

В конце рабочего дня на втором этаже этого дома всегда было шумно.

Под видом литературного кружка Малышев вел занятия подпольного кружка большевиков.

Когда не было занятий, члены комитета все равно каждый вечер приходили сюда. Дом братьев Ливадных для всех стал родным. Вон они — Ермаков, Давыдов, Лепа, слесарь Рогозинников, котельщик Мокеев, Парамонов — секретарь кассы, Мрачковский, Ливадных, Похалуев. Почти все пережили тюрьмы и ссылки. И теперь, если кто-то не приходил в кассу, все волновались. «Не взят ли?»

По утрам Иван, входя в кассу, прежде всего видел глаза Наташи.